Есть, господин президент! - Лев Гурский Страница 3

Первый, мой несостоявшийся ухажер Сема Липатов, крупный отечественный предводитель тортов и пирожных, нанял меня выводить из штопора его «Сладкую сказку» – приют для будущих диабетиков. Липатов зря винил персонал в кражах: деньги улетали на ветер безо всякого воровства. Тамошние пекари, к примеру, зверски злоупотребляли сдобой, молотым миндалем и сахарной пудрой, отчего их фирменный струдель еженедельно сжирал бюджет, а не приумножал его. Когда же я за каких-то два дня урезала до нормы бизнес-план заведения и ввела в разумные рамки буйную фантазию кондитеров, скаредный Сема решил, что обещанные им пятьсот евро – больно жирно для барышни-консультантки. А потому явочным порядком ужал сумму вдвое. Я мягко возразила. Липатов меня послал. В итоге ему пришлось отвалить уже две тысячи евро санэпиднадзору который, подкравшись незаметно, выудил из главной кастрюли с заварным кремом огромный серый булыжник. За найденного там дохлого мыша с Семы бы, разумеется, содрали всю пятерку, но я проявила гуманность. Жертвовать мышиной жизнью ради бабок – не мой стиль. К тому же на идиш фамилия моя значит «камень», так что Семен Маркович должен был допетрить, по чьему конкретно желанию крем и булыжник встретились в одной кастрюле.

Другой отморозок, бывший телебосс Кеша Ленц, рухнул в московский ресторанный бизнес прямо с заоблачной верхотуры Останкинской башни и вдоволь наломал дров, пока добренькая Яна Ефимовна не взялась облегчить его участь – причем за смешной гонорар (на неофитах, я уверена, наживаться грех). По моей наводке Кеша попер из «Кассиопеи» косорукого Ржепу умеющего даже сочный стейк-портерхаус домучить до кондиций резиновой подметки. Свежая вакансия с моей же подачи была заполнена Бобой Вишневским, питерским гением яблочного пирога. Московский клиент стал слетаться на пирог, как плодовая мушка на патоку. Сборы подскочили раз в пять. После чего неблагодарная скотина Ленц увильнул от расплаты со мною: он, мол, так и так собирался заменить шеф-повара, и Яна Штейн здесь ни с какого бока. Знать он не знает Яну Штейн. Кто еще такая Яна Штейн? «Нарываетесь, Иннокентий Оттович», – честно предупредила я. «Гуляй, девочка», – отмахнулся Ленц, воображая, будто его телевизионные прихваты сработают и на новом месте. Как бы не так! Уже через сутки после этого разговора Ржепа подал в Арбитражный суд иск за незаконное расторжение контракта и, прицепившись к малозаметному пунктику 9.4, слупил с Кеши по полной программе плюс моральный ущерб. Хозяин «Кассиопеи» догадался и без подсказки, какая именно гадина просветила юридически темного повара. По гражданскому праву у меня на юрфаке были только отличные оценки.

Третий мой обидчик, владелец популярного в Москве духана «Сулико», человек с простой грузинской фамилией Кочетков, еще не успел пожалеть о знакомстве со мной. Но он обязательно пожалеет уже сегодня, часа через два. В своей же собственной харчевне…

Телефон у меня под рукой неуверенно звенькнул. Не прошло и пятидесяти секунд.

– Да-а! – наимрачнейшим тоном сказала я.

– Извините за беспокойство, Яна Ефимовна может подойти? – услышала я почтительный голос. Вот такой Кусин мне нравился – скромный, тихий, знающий свой шесток.

– Может, Вадим Викторович, – снизошла я. – Уже на проводе. Ну, что у нас опять стряслось?

– Яна Ефимовна, дорогая! – Для надежности Вадик перешел на восьмимартовский тон. Мне почудилось, что из трубки на меня сейчас высыпятся дежурные дары Всемирного женского дня: чахлые мимозы в целлофане и коробка окаменевших ассорти. – Тысяча извинений, я бы не рискнул тревожить тебя до полудня, но вот обстоятельства… Ксан-Ксаныч только что из Праги, записал там второй чешский альбом, жаждет продлить ощущения… С пивом я уже утряс, мы пригоним к эфиру «Пилзнер урквелл», а вот с кнедликами я буквально лечу. Ксаныч, конь привередливый, желает такие же, как у Ворличека, а я, черт, запамятовал его фирменную начинку…

Он, видите ли, запамятовал, усмехнулась я про себя. Сказал бы честно, что не знает. С чешской кухней Вадик традиционно пролетал, как фанера над Пражским Градом. Он вовремя не просек, что народ, перекушав дальневосточной экзотики, потянется в Восточную Европу. Ну ладно, не буду терзать бедного Кусина. Да и вода в ванне уже стынет.

– Творог с черносливом, – милостиво обронила я. – И в тесто двадцать капель лимона. Все остальное – по шаблону.

– Ты золото, Яна Ефимовна! Ты великая женщина! Ты круче Елены Молоховец! – возликовал Вадик. И на радостях поступил неосторожно, прибавив свое обычное: – Как честный человек, я готов теперь на тебе жениться. Во!

Эта дурацкая хохма моего одноклассника всегда почему-то жутко меня раздражала. Ну смотри, Вадик, сам напросился. Два года за одной школьной партой приравниваются к году семейной жизни: ты знаешь у соседа все болевые точки.

– Ах, дорогой, – завздыхала я, – я бы пошла за тебя с радостью. Останавливает меня только одно: что, если наши дети умом пойдут не в маму, а в папу? Это ж будет катастрофа.

– По-твоему, я идиот? – искренне удивился Кусин.

– Вадик, любимый, – проворковала я, – а как назвать человека, который сделал однажды четыре ошибки в слове из пяти букв?

Сказала – и мягко притопила пальцем пупочку отбоя. Есть! Пусть мой бывший сосед по парте не шибко зарывается. Чтобы тебя боялись враги, надо и друзей постоянно держать в тонусе.

Отложив телефон, я повесила на крючок свой халатик с драконами и погрузилась наконец в теплые красные воды. Счастье не вечно, факт, но двадцать минут чистого блаженства у меня есть. Кайф… Я махнула рукой своему отражению над головой. Отражение безо всяких капризов повторило мой жест. Для тех, кто еще не знает: зеркальный потолок в ванной комнате – наилучшее лекарство от одиночества. Ты посмотрела вверх, и вас уже двое.

Подружку Яны из зеркала звали, естественно, Аня. Она тоже была высокой брюнеткой, любила водные процедуры, и каждое утро ей приходилось меня выслушивать. Очень терпеливо. Как и зеркальная Аня, я тоже могла похвастать довольно стройной фигурой, покатыми плечами, средней грудью, крупными зубами и кое-какими идеалами.

В пятнадцать лет, ежу понятно, я была идеалистом без берегов. В сорок пять – если дотяну до сорока пяти – обязательно стану прожженным разуверившимся циником с недоброй ухмылкой на губах. Но пока мне еще только тридцать два, я как-то ухитряюсь быть и той, и другой. Бархоткой и занозой. Золушкой и Атаманшей. Медом и дегтем в одном флаконе. Мой внутренний циник позволяет держать нос по ветру и считать наличные, а идеалист – из всех видов заработка выбирать тот, за который потом не будет стыдно.

Благодаря своему идеализму я после школы и подалась на юрфак. Вообразила, что старые бабищи Фемида с Немезидой очень нуждаются в компании девушки Яны для совместной борьбы за справедливость. Училась я на пятерки, распределилась в столичную прокуратуру и честно проносила новенький синий мундирчик с золотыми пуговицами два месяца и два дня. Затем идеалист внутри меня взыграл, требуя открыть дело против собственного шефа, а новорожденный циник тихо посоветовал убираться подобру-поздорову, пока глупую башку не оторвали. В итоге я приняла половинчатое решение: в колокола не ударила и в диссиденты не подалась, но ровно за час до ухода по собственному желанию расцарапала – при четырех, между прочим, свидетелях! – руководящее лицо господина Кравченко И. П., первого зама прокурора г. Москвы. Забавно, что трое очевидцев подвига Яны Штейн потом отлавливали меня, жали руку и шепотом выражали солидарность. В четвертом свидетеле я, по-видимому, разбудила латентного мазохиста, и он, прежде ко мне равнодушный, вдруг начал проявлять интерес, посылать букеты и намекать на отношения. Сам же Измаил Петрович Кравченко взбрык мой стерпел и шума не поднял. Догадался, что самые глубокие царапины на носу все-таки лучше самого мелкого служебного расследования.