Мертвые, вставайте! - Фред Варгас Страница 3

В кафе делать было нечего, и Марк ждал. Пальцем он рисовал на столике скульптурные мотивы. Кисти у него худые и длинные. Ему очень нравилась их точная лепка и выступающие вены. Насчет всего остального у него были серьезные сомнения. Но стоит ли об этом думать? Только потому, что ему предстоит увидеть великого светловолосого охотника? И что с того? Конечно, он, Марк, среднего роста, худой, с угловатым лицом и телом, – не вполне идеальный парень для охоты на зубра. Его скорее послали бы лазить по деревьям, стряхивать плоды. Собиратель, так-то вот. Весь из себя утонченно-нервный. Ну и что? Тонкость тоже нужна. Деньги кончились. У него еще остались перстни, четыре больших серебряных перстня, два из них с золотыми нитями, броские и сложные, не то африканские, не то каролингские, унизывавшие пальцы его левой руки. Жена бросила его ради более широкоплечего типа, это уж точно. И наверняка еще худшего придурка. Однажды она это поймет, Марк очень на это рассчитывает. Но будет слишком поздно.

Быстрым движением Марк стер свой рисунок. Статуя ему не удалась. Вспышка раздражения. Без конца эти вспышки раздражения, бессильной ярости. Легче легкого рисовать карикатуры на Матиаса. А он сам? Кто он еще, как не упаднический медиевист, этакий щуплый элегантный брюнет, изящный и упорный искатель бесполезных вещей, продукт роскоши, потерпевший крушение в надеждах, в несбыточных мечтах цепляющийся за серебряные перстни, за видения тысячного года, за крестьян с тачками, которые умерли много веков назад, за забытый романский язык, на который, по-хорошему, всем наплевать, и за женщину, которая его бросила? Марк поднял голову. На другой стороне улицы был огромный гараж. Марк не любил гаражи. Они наводили на него тоску. Мимо этого длинного гаража крупными неспешными шагами продвигался охотник-собиратель. Марк улыбнулся. Все тот же блондин с непокорными густыми волосами, обутый в неизменные кожаные сандалии, которые Марк терпеть не мог, Матиас шел на встречу с ним. Как всегда, под одеждой он казался голым. Матиас почему-то всегда выглядел голым под одеждой. Свитер на голое тело, брюки прямо на бедрах, сандалии на босу ногу.

В любом случае, какими бы они ни были – один безыскусственный и грузноватый, другой утонченный и сухощавый, – сейчас они встретятся за столиком этого уродского кафе. Одно другому не помеха.

– Ты сбрил бороду? – спросил Марк. – Бросил наконец доисторическую эпоху?

– Не бросил, – сказал Матиас.

– И где ты ее изучаешь?

– В голове.

Марк кивнул. Ему сказали правду, Матиас по уши в дерьме.

– Что у тебя с руками?

Матиас покосился на свои черные ногти.

– Работал механиком в гараже. Выгнали. Сказали, что я ничего не смыслю в моторах. Я за неделю уделал целых три. Сложная штука эти моторы. Особенно когда ломаются.

– А теперь?

– Торгую всякой ерундой – плакатами на станции Шатле.

– Доходное место?

– Нет. Ну а ты?

– Я на нуле. Работал негром в издательстве.

– Средние века?

– Любовные романы в восемьдесят страниц. Мужчина вероломен, но опытен, женщина блистательна, но невинна. Потом они любят друг друга как безумные – скучища смертная. О том, как они расстаются, ничего не известно.

– Ясно… – сказал Матиас. – Ушел?

– Выгнали. Я изменял кое-какие фразы в гранках. От досады и раздражения. Они заметили… Ты женат? Подружка? Дети есть?

– Пусто, – сказал Матиас.

Они помолчали и посмотрели друг на друга.

– Сколько же нам лет? – спросил Матиас.

– Около тридцати пяти. Обычно это возраст мужчины.

– Да, говорят. Ты все еще влюблен в эти чертовы Средние века?

Марк кивнул.

– Все-таки досадно, – сказал Матиас. – Тут ты всегда был неразумным.

– Не надо об этом, Матиас, теперь не время. Где ты живешь?

– Снимаю комнату, из которой должен убраться через десять дней. Уже не могу с этими плакатами позволить себе двадцать квадратных метров. Качусь, так сказать, по наклонной плоскости.

Матиас стиснул руки.

– Сейчас я покажу тебе одну лачугу, – сказал Марк. – Если договоримся, вместе мы, возможно, преодолеем те тридцать тысяч лет, которые нас разделяют.

– И выберемся из дерьма?

– Понятия не имею. Ты идешь?

Матиас, равнодушный и даже скорее враждебный ко всему, что происходило позднее чем за десять тысяч лет до Рождества Христова, всегда делал непостижимое исключение для этого тощего медиевиста, вечно в черном и с серебряным поясом. По правде говоря, эту свою дружескую слабость он считал проявлением дурного вкуса. Но привязанность к Марку и уважение к его гибкому и отточенному уму вынуждали его мириться с возмутительным пристрастием друга к столь упадническим временам в человеческой истории. Несмотря на этот шокирующий недостаток, он был склонен доверять Марку и даже частенько позволял себе идти на поводу его нелепых фантазий разорившегося вельможи. Даже сегодня, когда было ясно, что обнищавший феодал напрочь выбит из седла и вынужден взять в руки страннический посох, словом, пребывает в таком же дерьме, как он сам, что, впрочем, доставляло ему удовольствие, – даже таким Марк не утратил своего захудалого изящества и победительного величия. Да, в глубине глаз скопилось немного горечи, а еще печаль от ударов и потрясений, без которых он, конечно, предпочел бы обойтись, – все это есть. Но осталось его обаяние, следы мечтаний: свои собственные Матиас порастерял в поездах метро на станции Шатле.

Да, похоже, Марк и не думал изменять своему Средневековью. Но все же Матиас пойдет с ним к лачуге, о которой тот рассказывал ему по пути. Свои объяснения он подкреплял, вертя в сером воздухе унизанными перстнями пальцами. Итак, полуразвалившаяся лачуга в пять этажей, считая чердак, и сад. Это Матиаса не пугало. Попытаться вместе набрать нужную сумму. Разжечь огонь в очаге. Поселить там старикана, крестного Марка. Что еще за старикан крестный? Ему некуда больше идти – либо сюда, либо в дом престарелых. Ах так, ну и ладно. Матиасу было плевать. Очертания станции Шатле постепенно заволакивались дымкой. Он шел по улицам вслед за Марком, удовлетворенный тем, что тот в дерьме, удовлетворенный прискорбной никчемностью безработного медиевиста, мишурным блеском его наряда, лачугой, где они, конечно, промерзнут до костей, ведь еще только март. Он был настолько удовлетворен, что, очутившись на одной из безвестных парижских улочек перед разбитой решеткой, за которой в высокой траве виднелась лачуга, оказался не способен объективно оценить обветшалость этого надела. Все вместе показалось ему самим совершенством. Он повернулся к Марку и пожал ему руку. Заметано. Вот только его заработков мелочного торговца не хватит. Марк, прислонившись к решетке, согласился. Оба вновь посерьезнели. Повисло долгое молчание. Они искали. Еще одного психа по уши в дерьме. Наконец Матиас назвал имя: Люсьен Девернуа. Марк воскликнул: