Входят трое убийц - Франк Хеллер Страница 3

Трудно сказать, как долго могло продолжаться это препирательство, если бы у входной двери не раздался резкий звонок. И когда Женевьева вернулась с подносом, на котором лежали две запечатанные голубые бумажки, от ее боевого задора не осталось и следа. Дело в том, что пребывание в далекой северной стране Норвегии не смогло истребить врожденного почтения южанки к телеграфу. Человек, получавший сообщения, которые поступали по проводам, висевшим высоко в воздухе, — а говорили, что эти сообщения могут прийти даже просто по воздуху, — такой человек не был простым смертным. Эбб разразился хохотом, необычно раскатистым для человека с больными легкими.

— Ага! Вот что вы решили, господа! Вы, господин Трепка, приезжаете завтра вечером в Ментону, чтобы обсудить со мной дело, о котором я, вероятно, уже наслышан! Да, спасибо — наслышан! И вы, господин Люченс, также приезжаете в Ментону, чтобы поговорить со мной о деле, о котором я, вероятно, уже наслышан!

— Вам нельзя так громко смеяться, господин Эбб, — отважилась заметить Женевьева. — Это вредно для ваших легких.

— Как мне не смеяться, если два господина, которых я не знаю и знать не хочу, телеграфируют, что завтра во второй половине дня явятся ко мне в гости!

Грива Женевьевы встала дыбом.

— Слыханное ли это дело? — загремела она на своем ословском наречии. — Они что, думают влезть сюда без спроса? Я с ними разберусь! Как они выглядят?

— Не знаю, — признался поэт. — Я их ни разу в жизни не видел, встречал только на газетных страницах. Но мы говорили о завтраке, Женевьева.

— Яйца, овсянка и шоколад, — ледяным тоном заявила Женевьева. — И если Эбб воображает, будто я нарушу свой долг оттого, что Эбб…

— Ладно. Тогда я позавтракаю в городе!

— На здоровье!

Вместо ответа Эбб двинулся к двери, демонстративно расправив плечи.

Он ждал двух коротких слов: селедка и картошка. Но он их не услышал. Он выпрямился еще решительнее и открыл садовую калитку. Позади все было тихо. Только море плескалось у его ног. А из окна соседней виллы раздавался металлический отзвук голоса, говорившего по-французски: «Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Полиция Ментоны разыскивает пакет с особо опасным содержимым. Это чистый никотин! Капля никотина способна убить…»

Поэт направил свои стопы к бару Deux Lézards — «Две ящерицы».

«Две ящерицы. Чайный салон — бар» — гласит вывеска на променаде Ментоны, который лентой из известняка и цемента вьется вдоль берега, растянувшись на пять километров от итальянской границы на востоке до мыса Мартен на западе. Если бы с самого начала эту дорогу прокладывал человек, наделенный здравым смыслом, она, без сомнения, могла бы стать такой же знаменитой, как неаполитанская Страда ди Кьяйя. Теперь же она больше всего напоминает тех наивных деревенских простушек Боккаччо, которые становятся жертвами соблазнов культуры: на протяжении нескольких десятков лет всем архитекторам Ривьеры позволено было марать неописуемо прекрасную прибрежную полосу изысками своей фантазии. Тщетно было бы искать здесь два дома, построенных в одном и том же стиле. Тщетно было бы вообще искать здесь некое подобие стиля.

«Две ящерицы» принадлежат двум сестрам, Титине и Лолотте. Лолотта неизменно остается блондинкой. Титина временами бывает блондинкой, временами рыжеволосой, временами брюнеткой. Лолотта сентиментальна, Титина фривольна. В обязанности Лолотты входит развлекать старых дам, приходящих выпить чашечку чая; эти дамы — основа благоденствия Ривьеры, планктон, за счет которого по сути дела и живут ее многочисленные хищные рыбы. Титина призвана заменять мужской клиентуре бара отсутствующее женское общество. Никто не расскажет невинную сплетню так увлекательно, как Лолотта, никто не расскажет пикантный анекдот с более невинным видом, чем Титина.

Эбб быстрыми шагами шел по променаду. Он был разъярен против женщин вообще и против Женевьевы в особенности. Лионский собор, который большинством в один голос наделил женщин бессмертной душой, должен был дважды подумать, прежде чем выносить такое судьбоносное решение. Яйца и овсянка! Можно ли измыслить более абсурдную диету для мужчины, который поздно встал? Ну разве это не доказывает с неоспоримой очевидностью, что упомянутый собор… Постойте, это еще что такое?

По другой стороне улицы медленно шел хорошо одетый мужчина, похожий на англичанина. Его сопровождал юноша, также хорошо одетый. У старшего был орлиный нос, а кожа отличалась нездоровой желтизной; юноша был кудряв, как молодой поэт. Но внимание Эбба привлекли не лица прохожих, а их поведение. Юноша — ему на вид было лет восемнадцать — нес банку с клеем и кисть, его предводитель — рулон кроваво-красных плакатов. Оба остановились у какой-то стены. Юноша раза два провел по ней кистью, старший развернул плакат. В следующее мгновение плакат уже висел на стене. Эбб издали прочел слова: «Митинг общественного протеста». Двое агитаторов окинули свою работу быстрым оценивающим взглядом и двинулись дальше.

Эбб не знал, что и думать. Двое англичан, расклеивающих плакаты! Двое хорошо одетых молодых англичан! Это противоречило всем представлениям Кристиана о британцах. Его прямо-таки подмывало выяснить, против чего они протестуют! Но мысль о пересохшей с утра глотке победила, и Эбб поспешно зашагал своей дорогой. А вот и бар, а вот и Титина!

— Доброе утро, месье Поэт! — воскликнула мадемуазель Титина, которая сегодня была седой, как французская маркиза дореволюционных времен, хотя накануне она была рыжеволосой, как легкомысленная субретка. — Как мило, что вы зашли ко мне, какая дивная погода, можно подумать, разгар лета, не правда ли, а ведь у нас сейчас только начало марта, когда пробуждается любовь, и вы, конечно, заметили, как прекрасны сегодня все дамы, конечно заметили, иначе вы не были бы поэтом, месье Поэт! О-ля-ля! вы заметили, кто идет, — как, вы ее не знаете, вы не знаете красавицу мадам Деларю, о ней говорит весь город, возможно ли, что вы ее не знаете, ее муж играет в городском оркестре, а вы обратили внимание на ее меховую шубку? Как, вы ничего не видите? Но где же ваши глаза, месье Поэт, о, я понимаю, вы, как Виктор Гюго, видите только цветы и звезды, но месье Деларю получает за игру в оркестре тысячу франков в месяц, а настоящая беличья шубка стоит восемь тысяч, это уж как пить дать, но мадам Деларю купила шубку на аукционе в Ницце за гроши — подумать только, как ей повезло, теперь так и хочется самой съездить в Ниццу!

Титина не переводя дыхания выпалила эту тираду, а тем временем ее руки успели выложить на стойку бара анчоусы, редис и сыр. По другую сторону променада легкой походкой шла молодая дама, о которой только что говорила Титина. Дама была невысокого роста, но отличалась неподражаемой, свойственной одним только француженкам повадкой. Волосы ее отливали платиной, линия бровей проведена тушью, губы подкрашены оранжевой помадой, на щеках румяна мандаринового оттенка, а подведенные глаза загадочно мерцали зеленым. Хотя день был жаркий, дама куталась в пушистую беличью шубку. Те, кто сидел на открытом воздухе за столиками многочисленных кафе, провожали ее взглядами.