Опасайтесь бешеного пса - Елена Милкова Страница 3

— Спасибо, что не назвали Досаафом, — комментировал романтическую отцовскую любовь к воздушному и морскому флотам Осаф.

Однако и теперь держава жила странной жизнью Из Москвы, например, доходило лишь процентов десять той расчетной суммы, которая была необходима

Поэтому Андрей Кириллович одновременно охранял несколько десятков серьезных фирм и банков, что позволяло ему держаться на плаву, а заодно не только слегка разлагало сотрудников, но и его самого превращало в мелкою уголовника. Ведь в каждом договоре об охране стояла сумма в рублях, а Андрей Кириллович получал ее в долларах на все подразделение. Ежемесячно он выдавал эти самые проклятые баксы в конвертах И от этой противозаконной деятельности сильно мучался

— Да плюнь ты, — утешала его жена, — будто не знаешь, что так живет вся страна. В газетах вон и то пишут, что вся Россия пронизана коррупцией и теневой экономикой. А потому успокойся.

— Нет, ты подумай, неужели в налоговой инспекции сидят идиоты, ну кто станет охранять серьезную фирму за три тысячи рублей?! Они же посмотрят в договор и рассмеются.

— А ты думаешь, они не смотрят? Еще как смотрят! И не смеются. Потому что сами точно так же живут. И получают как ты — по белым договорам и по черненьким.

* * *

Мила, точнее, Эмилия Баркова считалась лучшим оперативником до тех пор, пока заезжее московское начальство однажды после фуршета не пожелало употребить ее по интимной линии. И тогда майор Баркова выбросила начальника в чине генерал-лейтенанта на тротуар вместе с большим оконным стеклом. Генерал поднялся, встряхнулся, вернулся назад в учреждение и приказал немедленно уволить майора за аморалку Причем это его требование было сформулировано с помощью очень даже ненормативной лексики. Питерское руководство перевело ее подальше от глаз приезжего начальства в «Эгиду». Но в «Эгиде» у Плещеева было достаточно и своих прекрасных дам, которые, кстати, работали так, что дай бог всякому мужику. Поэтому Плещеев оформил ее в контору Андрея Кирилловича.

На службу доставлял майора ее муж, и он же забирал жену в конце рабочего дня, порой растягивающегося на несколько суток. Муж у майора был забавным лысым коротышкой, очень похожим на Ролана Быкова. В ожидании жены он важно прохаживался под окнами конторы около своей «шестерки» цвета «баклажан» Несколько раз Андрею Кирилловичу милостиво дозволялось стать их пассажиром, и он изумлялся, тому, как может меняться женщина в присутствии любимого мужчины. Муж, который вряд ли дорос до ее плеча, да к тому же был старше лет на пятнадцать, заставляв ее из властною руководителя боевого подразделения мгновенно превращаться в нежно воркующую заботливую пташку. А в конторе Милу, в прошлом майора Баркову, боялся и сам Андрей Кириллович. Особенно, когда оставался с нею один на один в тренажерном зале, хотя в свое время был обладателем нескольких данов. Но для нее словно не существовали ни опыт противника, ни разница в весовой категории, она бросала здоровенных мужиков об пол, словно это были мешки с костями.

— Уж если женщина занимается мужским делом, — солидно объяснял Андрей Кириллович, — так достигает в этом деле необыкновенных высот.

Кто-то объяснял ее талант мгновенной реакцией — Мила всегда действовала с опережением в десятую, сотую долю секунды. Но именно этой доли и не хватало учебному противнику, чтобы провести прием. Другие говорили, что дело как раз в приемах — она их перерабатывала творчески.

При этом Мила вовсе не была мужиком в юбке, а к тому же самым позорным образом боялась мышей и тараканов. И когда однажды на их контору случилось нашествие этих быстроногих ночных насекомых, она взяла на три дня отгулы, потребовав, чтоб к ее возвращению вся нечисть была вытравлена, в противном случае она сюда ни ногой…

В мужской контингент конторы она вносила некоторую задушевность и мечтательность. Многие из ребят по очереди тайно влюблялись в майора Баркову, а потом, найдя для своих лирических устремлений другой объект, сохраняли в душе теплое к ней отношение, частицы которого распространялись и на товарищей.

Маленький мальчик старательно и сосредоточенно залезал на трехколесный велосипед. Ему помогала молодая женщина с усталым лицом.

— Смотри, папочка, смотри, как твой сынок подрастает, — говорила она, обращаясь к висевшей на стене большой черно-белой фотографии в рамке.

Мальчик наконец устроился на сиденье и покатился на велосипедике по комнате вокруг стола. «Ж-ж-ж!» — гудел он при этом громко, подражая мотору.

— Вот, папочка, смотри! Мы уже и велосипед освоили, а тебя все нет, — женщина снова посмотрела на фотографию. — Все говорят: «не жди», а я жду. Дядя Алеша опять замуж зовет, это он велосипед принес, а он знаешь как дорого теперь стоит? Мне бы никогда такого не купить. Может и, правда, я дура, а? Папочка? — И она снова обернулась к фотографии.

С фотографии на них глядел он, Савва.

Уже который раз ему снилась его семья. Жена и сын. Сначала сын был младенцем, у него прорезался первый зуб. И жена знакомой серебряной ложкой с витой ручкой постучала по этому зубику, чтобы показать ему, «папочке»». А он смотрел на них с фотографии, не в силах даже глазом моргнуть, и молил, молил ее молча: «Ну назови же меня по имени, чтобы я все вспомнил! Назови меня как-нибудь!» Но жена упорно называла его папочкой.

— Смотри, папочка, мы уже ходить умеем, — говорила она в другой раз.

И сын, переставляя смешные маленькие ножки, неуклюже передвигался, держась за диван.

Савва смотрел на них со своей фотографии и думал всегда одинаково: «Все это я уже видел во сне, но сейчас я не сплю! Мне только нужно как-то подвигать лицевыми мышцами или хотя бы моргнуть, чтобы жена поняла, что я и в самом деле жив!»

Изо всех сил напрягаясь, он пытался подать ей знак, но ничего не получалось. А жена по-прежнему показывала ему подрастающего сына и рассказывала про свои новости. Новости были одинаковые:

— Дядя Алеша опять уговаривает: мальчика я запишу на себя, хочешь, мы ему даже ни о чем не скажем, будет считать меня настоящим отцом. Ну, папочка? Что ты нам посоветуешь? Нужно нам оформлять свидетельство о твоей смерти или еще подождать? А, папочка?

— Назови же меня по имени! — продолжал безмолвно молить ее Савва, — я все тогда вспомню и вас сразу найду.

Но жена не догадывалась об этом. А Савва ощущал, как глаза его наполняются влагой. Сейчас слеза покатится по щеке, и жена сразу догадается, что я жив. Не может же плакать фотография, это же — не чудотворная икона! Он пытался моргнуть, ускорить приближение слез, но жена поворачивалась спиной. И комната их с круглым столом посередине, с тюлевыми занавесками, такая знакомая, как бы отдалялась. На этом сон обычно заканчивался, и, проснувшись, Савва ощущал на глазах настоящие слезы.

Но сегодня случилось что-то другое.

— А ну вставай! — вдруг услышал он грубый голос. — Вставай, говорю! Разлегся туг, пес приблудный!