Каждый убивал - Ольга Новикова Страница 3

Но другие, в обстоятельствах и покруче Никиных, – не люди, а звери. А она все в облаках добродушно витала, пока не забеременела от женатика. Любовь – первое, что добыла себе самостоятельно, без помощи родителей. Но родила – и вот-вот получит то, что хочет: Олег вроде как раз сегодня бросает свою наркошу и переезжает к ним. К Никусе с дочкой.

Потому и парикмахерша на дому – надо выглядеть на все сто!

И все-таки как нашей тихоне удалось захомутать этого плейбоя? Скандалов вроде не устраивала, не шантажировала и ультиматумов не ставила… Доброта, любовь, покорность все еще работают?

Да нет, скорее всего Никина матушка припугнула доморощенного Казанову. За спиной у балованной дочки. Но чем? Интересно, каким аргументом вдарила ему по темечку? Там расклад – не дай бог! Олегов законный, паспортный тесть – настоящий олигарх, с корнями во власти. Куда тетушке с ее подмосковными супермаркетами, пусть и несколькими! И тягаться не стоит.

Да и на Никусю законная Светка вчера надавила… Стерва! Никогда ее не видела, а почему-то ненавижу.

Ладно, поживем – увидим…

Анжела отгоняет от себя темноватое предчувствие, что ждать придется недолго…

Выскочив из подъезда на крыльцо, она притормаживает: с неба ка-ак ливанет!.. Это почему-то злит. Рука нажимает на кнопку дистанционного ключа, и еле слышный из-за дождя писк извещает, что ее послушный «поршик» открыт для хозяйки.

Все-таки промокла! С волос капает, кофтенка прилипла к спине. Ой, а новые башмачки? С ними что? Неужели три сотни фунтов, отданные за них в лондонском «Либерти», не гарантируют стойкости перед непогодой?

Повернув ключ зажигания, Анжела снимает синюю туфельку с правой ноги и ощупывает ее. Снаружи, внутри… Вроде молодец, выстояла. Парой бумажных салфеток, которые всегда заначены в бардачке, она тщательно промокает дождевые капли.

Взгляд в широкоформатное зеркало не ободряет. Разворошенное ветром и дождем гнездо волос надо как-то закамуфлировать. В расхристанном виде нельзя светиться даже перед парикмахершей: не будет у той куража работать с такой кулемой. А уж о соседях по дороге и говорить нечего. Проверено: неприбранную обматерить могут, подрезать, гаишники придираются – сдерут даже за пятно на дверце. Но стоит причепуриться – почти все джентльменами становятся, лейтенантик как-то телефон попросил. Осмелился, преодолел стенку, которую почти автоматически выстраивает подсознание Анжелы при встрече с незнакомыми. Красавчик, цену себе знает…

Пара секунд, и темная шелковая лента, нашаренная в бардачке, перечеркивает высокий белый лоб. Присмиряет кучу растрепанных волос. Так получше. Вылитая Жюли Аделаида Рекамье, что висит в семьдесят пятом зале Лувра, слева от входа под потолком. Тот же вытянутый овал лица, волевые скулы, каряя глубина глаз…

На Садовом, конечно, пробка. Ничего, мы переулочками…

Увы, не одна я такая умная. И здесь уже забито, да еще машины, приткнутые к тротуарам с обеих сторон улицы, сужают проезжую часть. Яйца бы оторвать у того идиота, который застраивает город, не заботясь о гаражах и парковочных местах.

Надо Нику известить, что опаздываю. Кормящую мать лучше не волновать.

Тревога, которую в самых разных ситуациях удается загнать в стойло, вырывается наружу, когда номер кузины с тупым упрямством отвечает длинными гудками. Куда она подевалась? Может, просто не слышит звонка? Например, сунула сумку с мобильником в шкаф, а сама в ванной… Или звук отключила, чтоб не разбудить малышку… Или…

«Не нагнетай!» – приказывает себе Анжела, но подчиниться добровольному приказу не получается. Мысли заносит в такую темную глубину, что от ужаса приходится вырулить в правый ряд и притормозить у обочины. Не гневи Бога ропотом, молись ему шепотом. Глаза зажмурены, голова склонена к рукам, до белизны сжатым в замок. Молитвенная поза останавливает трясучку.

Делай что можешь!

Еду…

С опозданием на полчаса, чертыхаясь, Анжела набирает на табло у подъездной двери номер Никушиной квартиры. Козырек маленький, ветер то и дело нагоняет струйки дождя на спину, за ворот.

Опять нет ответа. Эх, черт, а код-то не помню! Но я его вроде записывала… Надо в блокноте поискать.

Тут обнаруживается, что сумки в руках нет.

Выругавшись вслух, Анжела бежит назад, выщелкивает крышку бардачка, выуживает оттуда сумку, запускает руку в ее нутро: там блокнот, в нем Никиной рукой записан дверной код. Ну прямо как в сказке: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце…

Дрожащие пальцы то и дело срываются, не туда нажимают. Сброс набора, еще один… С третьего раза замок щелкает, и Анжела – в полутемном подъезде.

Вздрагивает от громкого стука захлопнувшейся за ней двери. Несколько ступенек вверх до лифта. Красный огонек и гул: занято. В нетерпении она делает шаг назад, в сторону лестницы: на третий этаж можно и пехом взобраться, но тут «блям!» – дверь лифта распахивается, и оттуда прямо на нее прет осанистая девица модельного роста с невидящим карим взглядом, с капельками пота на высоком лбу и над узкой верхней губой. Рот приоткрыт. Улыбается, но как-то странно. Не от счастья, а вроде от какого-то обрадовавшего ее события, открытия… Весь свет от ухмылки направлен внутрь ее, наружу ни лучика не просачивается… Раскраснелась, с тяжелым дыханием – как после секса.

Неожиданная встреча.

– Ада?! – вскрикивает Анжела, выпрямляя спину и высоко задирая голову. Чтобы ни в чем не уступать стройной незнакомке. Почему окликнула – не знает. Само вырвалось.

Та дергается и, даже не пытаясь сфокусировать взгляд на Анжеле, все так же сомнамбулически чешет к выходу. Приходится схватить ее за руку и придержать, чтоб очухалась. Но девица вырывается и угорело летит на улицу.

Ошиблась, наверное… Вряд ли это Никина парикмахерша. Может, любовница какого-нибудь папика, живущего в дорогом доме. Инкогнитость – условие ее содержания, вот и убежала, успокаивает себя Анжела.

Но в лифтовой кабинке ее донимает сандаловый запах. Не Никины ли духи, которыми та пометила ближайшее окружение? После рождения дочки раздарила любимые прежде квадратные флакончики: кормящие матери, мол, должны пахнуть молоком и чистотой.

Ада не слышит своего имени. Вырывает руку, почувствовав, что кто-то удерживает за рукав, и бежит вон из Никиного дома.

Что же так вздрючило-то?

Клиентки лишилась… Всего одной. Подумаешь!

Ника-земляника… Ну, щедрая была, ну, помогла квартиру снять, когда меня Витька из своего дома выставил, денег одолжила…

Задолбала, блин, своей заботой! Легко быть добренькой за чужой счет. Не свои ведь кровные мне давала. Мамаша ее отчета не требовала за каждую копейку, как моя!

Моя всегда жмотилась. Сколько бы ни собирали на школьные нужды – все ей было много… «Мы же беженцы, доченька, спроси у учительницы, не положены ли нам льготы какие…» А сама как-то умудрилась продать ташкентскую квартиру… По московским меркам, конечно, за гроши, но соседи-то, например, бежали, вообще все бросив. Хватило на хрущобную однушку в Жуковском. Так она еще и койку на кухне сдавала узбекским землякам, а когда были желающие – добавляла раскладушку в узком коридоре. И после того, как… Стоп, стоп!