Десерт для серийного убийцы - Сергей Самаров Страница 3

Для начала я набрал телефонный номер горотдела.

– Мне нужен Лоскутков, – на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами. Стопроцентный вариант.

– Минутку.

Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять. Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу. Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:

– Слушаю.

– Здравствуй, майор.

– Привет, майор.

Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем в звание друг друга.

– У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?

– Слышал.

– Дело – у тебя?

– Ты что? Оно же раскрыто по горячим следам! Нам его и не передавали. А что тебя интересует?

– Все. Я с ребятами из райотдела почти незнаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?

– Пожалуйста. Позвони через пять минут.

Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством даже переложил лишку сахара. Мстительность – это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет целую совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.

Он позвонил сам.

– Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?

– Чай пью, – сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. – Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.

Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь – слух совсем пропал.

– Про Лешего слышал?

– Слышал.

– Ничего интересного сказать не имеешь?

– Что будет, сообщу.

– Ладно. Оставь сахарку на мою долю. У нас сейчас весь отдел на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу… – и он положил трубку.

На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.

Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие «отдохнуть» в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих – и мужчину, и женщину. Мужчину просто убивал, без затей – и, похоже, без злости. А вот над убитой женщиной еще и издевался – кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое интересное, не насиловал. Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.

Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна. И не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К «серийным» дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад преступление повторилось уже трижды, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и начали поднимать шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц – снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака (похоже, армейского образца) и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом. Только однажды воспользовался пистолетом. Тем самым, милицейским. Так что бритва вполне может принадлежать другому маньяку.

1

Дверь районной ментовки с превеликим трудом поддалась моим усилиям. Но все же я справился – пригодились годы изнурительных, до последней капли пота тренировок. А оказалось, что столько труда прилагал напрасно. «Уголовный розыск располагается в соседнем здании», – сообщил мне суетливый дежурный капитан с гноящимися глазами.

– А чего тебе там надо? – спросил капитан и почесал погон, словно между звездочек у него в футбол играли блохи, а он, как старший по званию, их матч судил.

– Инспекторская проверка… – ляпнул я, и капитан вытянулся, начисто забыв про футбольный матч.

Вышел я из здания легче, чем вошел, и сразу сообразил, где расположилась районная «уголовка».

Там меня уже ждали.

Почти абсолютно лысый опер, по ехидству судьбы-злодейки носящий фамилию Кудрявцев, выглянул между двух стопок бумаг, по высоте равных тумбочкам того стола, на котором их расположили, и показал мне на стул. Мебель в районной «уголовке» еще похуже, чем у нас в агентстве. По крайней мере, в моем кабинете имеется хотя бы одно мягкое кресло – для клиентов. Здесь же я сел с великим сомнением в прочности столярного изделия, чей испуганный скрип подтвердил обоснованность моих страхов. Но начало стул все же выдержал, и я слегка осмелел.

– А что тебя вдруг это дело заинтересовало? – спросил Кудрявцев, с увлечением, достойным школьника, ковыряя толстым пальцем в узенькой коробке для скрепок. Палец туда явно не помещался, и ему пришлось вытряхнуть в ладонь все содержимое, чтобы достать только одну, а остальные – ссыпать назад в коробочку. – Дело абсолютно простое. Все там ясно. Признание, явка с повинной, на пистолете – только ее отпечатки…

– Оказывается, ясно не для всех… – вздохнул я и парой фраз передал суть заказа Гоши Осоченко.

Кудрявцев пожал плечами и усмехнулся.

– Грызи гранит, Пинкертон…

Затем вручил мне не слишком объемистую папку.

«Грызут гранит», насколько я помню знаменитое изречение основоположника научного коммунизма, исключительно тогда, когда изучают науки. Но Кудрявцев – человек еще достаточно молодой и, возможно, марксизм-ленинизм в период получения образования не изучал. Потому я простил ему сие высказывание молча. Но не простил «Пинкертона». Не люблю, когда меня обзывают…

Что ж, я принялся «вгрызаться» в материалы уголовного дела. И тут же убедился, что все дело даже не белыми нитками шито, а просто стянуто паутиной. Может от порыва ветра развалиться – по листочку. И мне придется начинать все сначала…