Злые куклы - Елена Юрская Страница 3

— Не старайся, Глебов уже знает, — спокойно ответила Жанна и поправила Лялечке челку.

— Ой, нашей девочке твой мальчик бы очень подошел, такой молоденький, прямо прелесть. У нашей Лялечки сейчас полно ухажеров, но от твоего мы бы не отказались.

— Исключительно по привычке, — сказала Жанна.

— Ну, нельзя же быть такой злопамятной, честное слово. Бери пример с Афинки.

Глебов настороженно прислушался.

— Опять Афина? Девочки, мне это перестает нравиться. Тем более, что у меня к вам ко всем предложение. Ждем только Наташу?

— Почему ждем, она спит в машине, на заднем сиденье, — буркнул Кирилл. — Не нервы, а стратегическое сырье. Хоть стреляй.

— Ну, стреляет она редко, зато метко, — заметил Глебов и тихо, странно засмеялся. — Давайте в дом, я Нату сам разбужу.

Даша хихикнула и повисла на руке Кирилла, Лялечка, подпрыгивая, понеслась по саду с криками: «Внучка приехала, внучка приехала!..» Жанна сделала несколько шагов по направлению к дому и вдруг остановилась, услышав отчетливо слово, произнесенное Глебовым сквозь зубы: «Ненавижу!»

Виктор Федорович стиснул зубы и примерил к лицу несколько подходящих к случаю гримас. С Наташей, громко храпящей на заднем сиденье машины, его связывали не только личные, но и деловые отношения. Через полгода она должна была занять свое почетное место в парламенте. Глебов все никак не мог решить, на чем остановиться — на партии или на одномандатном округе. За ценой «семья» Натальи Амитовой не стояла. Но не в деньгах было дело. При всей своей активной жизненной позиции и легализовавшемся брате, Ната никак не тянула на лидера, тем более — на мать-основательницу или идеолога какой-либо организации. Глебов сразу и начисто отказался от мысли о «женском движении». В обывательском сознании оно было накрепко связано с американскими ценностями и окрашено в ярко-розовые тона лесбиянства. Наши люди такого не стерпят. А вот Наталья Амитова — руководитель крупнейшего медицинского центра, видный общественный деятель, благотворительница и мать родная — это выглядело куда более солидно.

Он вздохнул и потер руками виски. Приступ раздражения сменился мягкой старческой радостью. А что, если бы их у него не было? Вообще — не было. И Лялечка осталась бы живой? Или умерла от чего-то другого, немного позже, без виновников и подозреваемых? Что сталось бы с его жизнью? Это невозможно даже представить. Нет, невозможно.

Глебов принял жесткое и единственно правильное решение: несчастный случай. Потому что смерть дочери большого чиновника в тех обстоятельствах, в каких она произошла, — это крест на карьере, крест на жизни. Долгое уголовное дело, затяжной конфликт со службами безопасности — и Глебову оставалось бы только пойти в среднюю школу завучем по воспитательной работе. Нет, он поступил правильно. И то, что девчонок не отпустил, — тоже правильно. Их жизнь ведь ничуть не лучше, чем его. И кто бы из них ни был убийцей, остальные — тоже виноваты. Поэтому у них у всех нет счастья. Кроме Лялечки-младшей.

Однажды Кирилл попросил Глебова отпустить их. Жанна, наверное, надоумила. Как же Виктор Федорович смеялся, как смеялся! А потом сказал жестко: «Давай разберемся во всем хорошенько, найдем виновных, давай возобновим следствие… Давай, Кирюха, и после этого — вы свободны». Лоб зятя покрылся мелкой испариной, которая как-то испортила его выбритую блестящую физиономию, и одними губами этот индюк прошептал: «За что?»

Все остались на своих местах. При Глебове. В принципе он мог всех их вытащить за собой в столицу. Девчонки были грамотными и боевыми. Но кто бы его понял. В тихой богатой провинции, где по улицам давно не бродят бурые медведи, а правовое сознание подкрепляется солидным долларовым эквивалентом, Виктору Федоровичу было куда как спокойнее. Он осел здесь, потому что не был уверен в том, что однажды желание отомстить не переборет его. Он совсем не был в этом уверен. Око за око. Жизнь за жизнь. Но что, спрашивается, лучше: мгновенный всплеск боли и вечная весна или длительное, сухое, страшное умирание под его чутким руководством? И все-таки он не был так уж уверен в себе.

— Наташа, добрый день. — Виктор Федорович забарабанил тонкими пальцами по стеклу. — Пора, все собрались.

— Я не назначала, — проворчала она. — Запишитесь у секретаря. А? Что? Ой, совсем я замоталась, веришь, просто страшно. Как тебе моя стрижка? Пойдет? — Наташа игриво завертела головой, на которой практически не было волос. — Как у Хакамады, а?

Виктор Федорович брезгливо поморщился. Связавшись с Амитовой, он уже в который раз пожалел о том, что не дано ему быть стилистом. Доверив ей самой выбирать свой имидж, он уже видел ее с выбеленными «овощными» прядями, фиолетовой челкой, химической завивкой, выщипанными почти под ноль бровями, резкой, баклажанной сменой тона, а теперь еще это. С новой стрижкой Наташа выглядела как лысая Зыкина. В своем естественном виде — с темной косой вокруг головы — она смотрелась куда более респектабельно. Но — снявши голову по волосам не плачут. Тем более, что современный избиратель, может, и оценит это чудо парикмахерского искусства именно за схожесть с Хакамадой.

— Тебе не нравится, — огорчилась Наташа. — Лицо, конечно, полновато. Но я же русская женщина. С небольшой примесью татарской крови, — усмехнулась она.

— И денег, — добавил Глебов.

Если бы не татарские деньги, то сидела бы доктор Амитова на приеме в поликлинике и путала бы понос с золотухой. Своего потолка она достигла двадцать лет назад, когда закончила медучилище и освоила работу над анализами пациентов.

— За три месяца это, конечно, не отрастет? М-да, тогда, пожалуйста, выкраси это в естественный цвет.

— Выкрасить и выбросить. — Согнувшись в три погибели, кряхтя и поскрипывая ревматическими суставами, Амитова выползла из машины. Она всегда казалась такой самостоятельной, что руку подать ей было просто невозможно.

— Слушай, когда ты научишься делать это красиво? Тебя же будут фотографировать, это просто безобразие. — Виктор Федорович снова поморщился.

— Дашуню попросим. Она хоть и дура набитая, но — мастер экстра-класса. Талантище. Слушай, а мы можем ей выставку организовать? Я давно уже обещала. — Наталья повертела головой, расправила плечи и устало вздохнула. — Надо худеть. Уже как корова. Эти гамбургеры меня сведут в гроб нестандартного размера.

Вопрос по поводу Дашуни Глебов пропустил мимо ушей. Он полагал, что содержания, которое выдастся на всю эту семейку, с лихвой должно хватать для того, чтобы фотохудожница занималась домом, точнее, Лялечкой, а не бегала высунув язык по городу, конкурируя с гениальными выпивохами из газет и журналов. Амитова настаивать не стала. Дело есть дело: да — да, нет — нет. И пустопорожние пересуды ни к чему.

— Хорошо у тебя. — Наташа улыбнулась и помолодела лет на двадцать. На полных розовых щеках заиграли ямочки, раскосые глаза вытянулись в маленькую полоску Чукотского моря. Она должна вызывать народное доверие.

Глебов облегченно вздохнул. За одну эту улыбку ее стоит посадить в парламент.