Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин Страница 3

Возможно, он вынашивал какие-то планы в отношении Элизабет, потому что ее брак с Адамом основательно вывел его из равновесия. А поскольку Эдвин особой деликатностью не отличался, то он начал вести себя с этой парой, прежде всего с Адамом, грубо и вызывающе. Надо добавить, что Эдвин Шортхаус был чрезвычайно тщеславен, ибо являлся, как говорится, певцом от бога. Лучший бас английской оперы. Это обстоятельство придавало ситуации дополнительную остроту. Он ни разу не приближался к Элизабет ни с какими предложениями, но все равно воспринял ее свадьбу с Адамом очень болезненно.

Джоан Дэвис уговаривала Элизабет не обращать внимания.

— Моя дорогая, Эдвина интересуют женщины вообще, а не какая-то конкретная особа. Можете быть уверены, как только на горизонте появится очередная дама с прекрасной фигурой, он вас сразу забудет.

Элизабет не могла понять причину такого несдержанного поведения Эдвина Шортхауса.

— Мы почти не общались. Я, конечно, заметила его внимание, но…

— Я тоже, — сказала Джоан. — Он буквально раздевал вас глазами.

Элизабет кивнула.

— Но я его никак не поощряла. Так что это хамство в чистом виде и больше ничего.

У Адама было другое мнение. Он считал, что Шортхаус влюблен по-настоящему, и внутри этого массивного непривлекательного тела вспыхнуло пламя, разрушившее Трою и державшее в кабале Антония во дворце Клеопатры у Нила.

— Иными словами, это l’amour [1], — заключил он. — Да, скорее в восточном духе, а не возвышенная европейская, но он не успокоится и будет продолжать хамить.

Так оно и случилось. К сожалению, Адаму довольно часто приходилось проводить время в обществе Шортхауса и терпеть его презрительные усмешки и оскорбительные замечания, за которыми угадывалась острая ненависть. Вдобавок ко всему этот негодяй стал распространять об Адаме разные компрометирующие слухи. Дело дошло до того, что тенору даже отказали от дома, где он бывал несколько лет. Причем без всяких объяснений. Поначалу наивный Адам не понимал, в чем тут дело, пока его на этот счет не просветили. Но он все равно продолжал вести себя с Шортхаусом как будто ничего не случилось. Ведь Адам с уважением относился к своей работе, а они участвовали в одном спектакле, и открытый конфликт был крайне нежелателен.

В свадебное путешествие они уехали после того, как прошел «Кавалер розы», а вернувшись из Швейцарии, поселились в доме в Тандридж-Уэллс. Молодожены так погрузились в обустройство хозяйства, что некоторое время ни о чем другом не могли и думать. К тому же на этот раз ангажементы Адама и Эдвина Шортхауса были в разных театрах.

В ноябре они оба подписали контракты на участие в опере «Дон Паскуале». На первую репетицию Адам отправился с тяжелым чувством и вернулся домой в замешательстве.

— Что-то случилось? — спросила Элизабет, встречая его в прихожей.

— Да, — ответил он. — Эдвин изменился.

— Что значит изменился? Перестал хамить?

Они перешли в гостиную, где в камине пылал огонь. Элизабет налила в рюмки херес.

— Перестал не то слово. Он теперь предупредителен и дружелюбен сверх меры.

— Может быть, осознал и устыдился?

— Маловероятно.

— Почему ты отказываешь ему в человечности? Ведь у него была мать.

— У безумного и развращенного сверх всякого предела римского императора Гелиогабала тоже имелась мать. У всех у нас были матери… Понимаешь, в поведении Эдвина чувствуется какая-то фальшь. Он не искренен.

— Но все равно так лучше, чем открытая враждебность.

Адам покачал головой:

— Не знаю. Это похоже на поцелуй Иуды.

— Не драматизируй, а кроме того, не проливай херес на ковер.

— Извини, я не заметил, — смутился Адам.

— В любом случае, — задумчиво продолжила Элизабет, — я не вижу, чем он может тебе еще навредить.

— Может быть, что-нибудь нашепчет Леви?

Элизабет пожала плечами:

— Да нет. Антрепренер Леви, я думаю, знает цену Эдвину.

— Наверное, ты права. — Адам повеселел. — Ладно, посмотрим, как все будет развиваться дальше. А у тебя что нового?

— Днем пришло письмо, а в нем заказ. И очень выгодный.

— Поздравляю. Новый роман?

— Нет. Серия интервью для воскресных выпусков газеты.

— Интервью?

— Да. С частными детективами.

— Неужели?

— Тебя это удивляет? — Элизабет чмокнула его в щеку. — Мой дорогой, ты еще многое обо мне узнаешь. К твоему сведению, мои первые книги были посвящены популяризации криминологии. Так что я в этом вопросе совсем не дилетантка. Прочитала гору литературы.

— И когда начнешь?

— Да прямо завтра с утра напишу и разошлю кучу писем всем своим знакомым.

— А знаешь, у меня тоже есть знакомый детектив. Он занимается частным сыском и не служит в полиции. Профессор Фен преподает английский язык и литературу в Оксфорде.

Элизабет кивнула:

— Помню такого. Перед войной он раскрыл дело, связанное с магазином игрушек. Ты должен меня с ним познакомить.

— Обязательно. А пока, Элизабет, занимайся остальными, у тебя их много, а Фена оставим на январь. После Нового года в Оксфорде намечается постановка «Мейстерзингеров», вот тогда мы с Джервейсом Феном и встретимся.

Репетиции «Дона Паскуале» прошли без инцидентов. Шортхаус общества Адама не искал, но был неизменно приветлив. А потом сразу после второго представления оперы случилось неожиданное.

Адам задержался за кулисами, беседуя с режиссером насчет одной мизансцены, потом, когда вошел в гримерную, с удивлением обнаружил там Шортхауса в длинном халате с баночкой крема для снятия грима в руке. При появлении Адама он поспешно вернул ее на место. Шортхаус был по-прежнему в гриме и парике, и Адам подумал, что у того кончился крем, а поскольку их гримерные расположены рядом, то он решил позаимствовать у соседа. Однако вскоре выяснилось, что крем был лишь поводом для визита.

— Послушай, Лангли, — произнес Шортхаус, изрядно насытив воздух парами джина, — полагаю, у тебя есть причины на меня обижаться. Признаюсь, я вел себя довольно скверно.

Смущенный Адам вяло пробормотал в ответ что-то невнятное. Шортхаус понимающе кивнул и продолжил доверительным тоном:

— Я пришел к тебе извиниться. Да, извиниться за свое недостойное поведение.

— Да полно тебе, — принялся успокаивать его Адам. — Я вовсе не обижаюсь. Все в порядке.

Шортхаус оживился:

— Так мы можем быть друзьями?