Стриптиз - Жорж Сименон Страница 30

— Что ты тут делаешь?

Эмиль скромно отошел в сторону.

— Я ждала вас.

Она говорила ему «вы», как в кабаре, хотя они были за его пределами.

Почувствовал ли он, что она жаждет скандала? Как бы то ни было, он сделал вид, будто направляется к входу, а когда она преградила ему путь, посмотрел на нее с усталой покорностью.

— И ты тоже хочешь прибавку к жалованью? — пробормотал он с некоторой горечью в голосе.

— Нет. Я просто прошу вас разрешить мне навестить мадам Флоранс.

Хозяйка, пробыв в клинике еще неделю после операции, три дня тому назад была привезена домой на машине «скорой помощи». С тех пор Селита не решалась ее посещать, ибо та находилась уже не на нейтральной территории, а у себя в квартире на бульваре Карно, куда, кроме Эмиля, никого не пускали.

Леон бросил на нее сердитый взгляд. Он не сразу решился, чувствуя, что лучше бы ему смолчать, но злоба взяла верх, может быть, оттого, что у него была нечиста совесть, и он в конце концов произнес:

— Если ты рассчитываешь занять ее место, то зря стараешься.

Тогда, не раздумывая, даже не очень понимая, что делает, Селита, сжав зубы и поднявшись на цыпочки, закатила ему пощечину. Он схватил ее за запястье и стал выламывать руку. Она же выкрикивала ему в лицо:

— И тебе не стыдно? Скажи прямо, неужели тебе не стыдно?

Казалось, она вновь обрела былой темперамент и свою горячую натуру.

— А тебе, мелкая шлюха, тебе не стыдно? Ты же ничем не брезгуешь, лишь бы захватить ее место!

Он говорил глухим негромким голосом, прекрасно понимая, что только одна бархатная портьера отделяет их от посетителей. Сильно сжимая руку, чтобы причинить ей боль, он продолжал говорить, склонившись к ней так близко, что почти касался ее лица, на которое глядел с нескрываемой ненавистью:

— Ты хочешь, чтобы я тебе напомнил, что ты делала и о чем болтала?

Она с вызовом смотрела на него, готовая бороться на равных до тех пор, пока он не произнес фразу, заставившую ее опустить глаза и отказаться от борьбы.

— Ты хочешь, чтобы я напомнил тебе о гарденале, подстилка ты жалкая?

Он понял, что она свое получила сполна, и так резко отпустил ее руку, что Селита чуть не отлетела к стене.

— Посещай Флоранс на здоровье, сколько хочешь, но не рассчитывай усесться вместо нее у кассы в один прекрасный день!

Она не заплакала. Избегая Эмиля, который ждал только знака, чтобы броситься к ней и утешить, она зашагала одна по улице вдоль стоящих у тротуара машин.

История с гарденалом была ошибкой. Она это сразу же поняла еще тогда, но она никогда не думала, что Леон осмелится ее упрекать за это, поскольку и она тоже могла бы выложить ему немало неприятных истин.

Во всяком случае, с его стороны это был удар ниже пояса, и он вряд ли гордился тем, как обошелся с ней. Разве это не было еще одним доказательством его смятенного душевного состояния, в котором он пребывает с тех пор, как оказался под властью чар Мадо?

Произошло все это в прошлую рождественскую ночь. Праздничный ужин в «Монико» затянулся до полшестого утра, и все изрядно выпили. В том числе Селита и даже Леон, который пил мало.

То, что с ним тогда произошло, совершенно не было в его характере, ибо он относился к своей роли в кабаре крайне серьезно и ответственно.

Возможно, в тот вечер Селита показалась ему более желанной, чем обычно?

Но как бы то ни было, в четыре часа утра, когда ей уже нечего было делать в артистической, поскольку выступления закончились, он вдруг ей шепнул:

— Поднимись наверх и жди меня…

Он действительно вскоре оказался там вместе с ней среди брошенных в беспорядке нарядов выступавших. Она увидела на его лице то же выражение, какое ей доводилось наблюдать обычно лишь у посетителей, тянущихся к ней.

— Это будет наше Рождество, для нас двоих… — прошептал он ей на ухо и овладел ею, поглядывая при этом вниз через окошечко, находящееся почти на уровне пола.

Заподозрила ли что-нибудь Флоранс, видя, как они вернулись по очереди к праздничному столу? Она только сказала чуть позже Селите:

— Вам бы стоило застегнуть платье, Селита.

На следующий день Селита с трудом могла вспомнить, как она вернулась домой. Какой-то посетитель отвез ее на автомобиле, где находились также Мари-Лу и еще один мужчина. Машина долго стояла, не двигаясь, на самом краю пирса. Ее пассажиры не произносили ни слова, а снаружи в темноте покрапывал мелкий дождик.

Это завершение ночи вызвало у нее чувство омерзения, а также и то, что Мари-Лу в одиннадцать утра была уже на ногах, свежая и надушенная, так как собралась на обед в Напуль к своей замужней подруге, у которой были дети.

Она же не сомкнула глаз, охваченная острым приступом тоски, который испытывала крайне редко. Она еще никогда не чувствовала себя настолько грязной и физически, и морально. И хотя она не все помнила, но знала, что если откроет свою сумочку, то увидит там мятый билет в десять тысяч франков, который она фактически выклянчила у своего последнего партнера.

А на улице люди семьями, вместе с детьми, держась за руки, возвращались с мессы, и в домах, должно быть, царил теплый запах индейки или кровяной колбасы.

Мари-Лу, уходя, не прикрыла ставень и оставила открытой дверь в столовую.

Селита могла видеть через сероватый прямоугольник дверного проема, что идет дождь.

Она тщетно пыталась заснуть. У нее болела голова, ныло все тело, она стыдилась самой себя и со страхом думала о будущем. У нее не было никаких оснований считать, что будущее будет лучше, чем прошлое и настоящее.

Она вертелась в своей постели. Подушка ее стала влажной. Когда она встала, чтобы пойти и выпить стакан воды, то заметила на столике в ванной гарденал, которым иногда пользовалась.

Приняла она всего две таблетки, в надежде уснуть и ни о чем больше не думать, но вместо того, чтобы, как обычно, усыпить, снотворное погрузило ее в какое-то полуотупевшее состояние.

Ей никак не удавалось полностью отключить сознание, нырнуть поглубже в тьму бессознательного. Она всякий раз выплывала если не совсем на поверхность, то близко к ней, оставалась в серо-зеленых водах, навевающих тоску, как этот дверной проем с серым дождем.

Ее мысли путались, хотя и не становились фантастичными, как бывает во сне, в них все же сохранялась какая-то видимость логики и смысла. Раз ей все противно, в том числе и она сама, если жизнь не принесла и никогда не принесет ничего чистого и приятного, почему бы не покинуть ее раз и навсегда?

В «Монико» Леон овладел ей как девкой, да она и вела себя как последняя девка позже, в машине. Может, это и есть то, во что она стала превращаться к тридцати двум годам, когда у нее уже нет никакого шанса выкарабкаться, зато есть все шансы, чтобы опускаться все ниже, вплоть до сточной канавы?