Загадка Белой Леди - Дмитрий Вересов Страница 30

Невероятно длинные точеные ноги были почти полностью открыты, скрываемые сверху лишь узкой бирюзовой полоской юбки. И эти ноги, казалось, жили своей, совершенно отдельной от остального тела жизнью: они двигались, смеялись, дразнили и манили. Профессиональным взглядом художника Глеб не мог не отметить безукоризненного совершенства этого творения природы. Мало того что вся девушка с ног до головы могла служить образцом для любого журнала моды, в ней не было даже такого обычного недостатка идеальной красоты, как отчуждающая холодность. Улыбающийся взгляд привлекал обещанием теплоты и ласки.

Девушка стояла, грациозно опираясь рукой на длинный бирюзовый зонт-трость, и кокетливо улыбалась именно Глебу. Вот она сделала легкое, едва уловимое движение ногами, слегка отступая от проема двери, будто приглашая его войти, и легкая юбочка колыхнулась, на мгновение приоткрыв идеальную белизну нагого тела. Еще несколько шагов, и Глеб смог различить в низком вырезе ее топа идеальное латинское «v» ничем не приподнятой груди. Сердце его бешено заколотилось, и он даже протянул вперед руки в суеверной надежде не дать видению исчезнуть. Но девушка не двигалась с места, и, оказавшись уже совсем рядом, зачарованный Глеб, невольно бросив взгляд в полуотворенную дверь, каким-то странным образом сразу же увидел, что в розовато-дымном сумраке комнаты медленно передвигаются еще пять стройных женских фигур в разноцветных джеллабах.

В следующее же мгновение в ушах Глеба раздалось невероятно громкое ржание невидимого жеребца, который, казалось, издевательски хохотал над его идиотским видом. И Глебу вдруг стало страшно. Ноги сами остановились, и мышцы напряглись, уже послушно разворачивая вздрогнувшее от избытка адреналина тело, как вдруг бирюзовая девушка элегантно взяла невероятно длинный зонтик за другой конец, обвила теплой еще от ее касания рукоятью из слоновой кости шею Глеба и мягко, с улыбкой потянула его за собой в глубь комнаты.

Растерявшийся и словно загипнотизированный небесной чистотой взгляда своей соблазнительницы, Глеб послушно перебирал ногами, догоняя свою плывущую вперед голову, но тут невидимый жеребец заржал еще более издевательски, и Глеб схватился за зонтик с желанием освободиться.

Однако он уже был в комнате, а между ним и дверью оказалась другая девушка в ослепительно желтой джеллабе. Скинув капюшон, эта желтая златовласка так обворожительно улыбалась ему, что Глеб опомнился лишь тогда, когда она уже надела на его все еще держащие длинный бирюзовый зонт руки изящные золотые наручники.

Глеб в ужасе попытался сделать шаг к двери, но вдруг почувствовал, что его ноги что-то сковывает. Он глянул вниз и увидел, как грациозная изумрудная джеллаба, лежа у его ног, опутывает их красивым шелковым зеленым шнурком. Зеленые глаза светились счастьем. Глеб заорал изо всех сил, пытаясь привлечь кого-нибудь на выручку, но едва только он открыл рот, как огромная красная джеллаба, стоящая неподалеку, принялась хохотать столь громко и раскатисто, что перекричать ее не было никакой возможности. И, крича все громче и громче, Глеб уже совсем не слышал себя, заглушаемый оглушительным смехом. Отвратительный красный лик великанши, скинувшей капюшон, неотвратимо надвигался на Глеба, все больше заполняя собой окружающее пространство. Адский смех заглушал теперь даже ржание жеребца.

Свет померк для Глеба. Он понимал, что отныне все кончено, все потеряно, все погублено. Слуги этого райского ада переиграли его. Несчастный архитектор рухнул на пол безвольным мешком. Чистое светлое лицо Епифании на секунду вновь возникло перед ним, но теперь оно было покрыто печалью, той самой печалью, что светилась в ее глазах при их расставании там, на Земле, в аду человеческого существования.

А над Глебом смеялись уже не только эта отвратительная красная баба и неведомый жеребец, смеялся еще и, как всегда, неизвестно откуда взявшийся Фока Фокич.

Спустя какое-то время Глеб даже начал различать его издевательские слова: «Ну что, говорил я тебе, говорил…»

Затем слова стали различаться все явственнее.

– Ну сколько можно тебя звать, да проснись же ты, наконец, проснись, – и в следующее мгновение Глеб ощутил, что старичок трясет его за плечо…

Глеб сидел у себя в номере. Ему никуда больше не хотелось идти и никого больше не хотелось видеть. Едва он вспоминал имя «Епифания», как перед его мысленным взором немедленно возникал образ бирюзового совершенства. Двух таких не бывает в мире, и его интуиция утонченного художника внушала ему, что он никогда не в силах будет отказаться от такого общения.

«Но что же тогда такое любовь?» – спрашивал сам себя Глеб, в ужасе отгоняя бирюзовое видение и в то же время испытывая страстное влечение к нему. «Ведь самая чистая любовь предполагает верность, а не изменить с такой красавицей невозможно… – сокрушался он, одновременно презирая и жалея себя. – Как отказаться от хотя бы мимолетного обладания таким совершенством? Тем более что на большее там все равно рассчитывать не приходится. – И снова печальный укоряющий лик пепельноволосой возлюбленной всплывал перед ним и смотрел с недоумением и тоской. – А до этого мгновения она мне казалась совершенством… – удивленно думал Глеб. – И разве она стала после этого хуже?»

По комнате туда-сюда расхаживал Фока Фокич и все бубнил нотации, совершенно не давая Глебу сосредоточиться на своей печали. Несносный старикашка то и дело чесал себе грудь, разглаживал бороду или потирал сухие ручки, при этом весьма самодовольно улыбаясь. Глебу хотелось убить его, разорвать на мелкие кусочки, наконец, прокричать прямо в лицо припев старой песенки: «Поучайте, поучайте ваших паучат!» Но он не делал ни первого, ни второго, ни третьего, а только неподвижно сидел и пытался вы– рваться из нового заколдованного круга, творящего ад в его душе.

– Если бы ты научился не смотреть, а видеть, давным-давно уже все было бы с тобой в порядке, – самодовольно гудел Фока Фокич. – Ты уже давным-давно, молодой человек, понял бы, что все происходит только в твоем сознании…

«Да, вчера еще один умник тоже все внушал мне, что можно наплевать на других, – угрюмо думал Глеб. – Хорошо им всем рассуждать, а попробуй самим столкнуться с такой проблемой – вот тогда-то я посмотрел бы…»

– Ты не думай, что твои круги представляют собой что-то особенное, – будто слыша его мысли, продолжал бубнить старик. – Через это проходят все, у кого, конечно же, мозгов на это хватает.

А Глеб угрюмо думал, что, возможно, подобное действительно проходят все, но только решения или хотя бы просто ответа на вопросы до сих пор еще никто так и не нашел.

Ему хотелось вскочить, заткнуть уши и броситься к Епифании, но страх перед тем, что, оказавшись в коридоре, он вновь увидит поджидающую его бирюзовую красавицу, заставлял его снова безвольно обвисать в кресле.

«Да и что я теперь скажу ей? Как посмотрю в глаза, если между нами теперь уже навеки поместилась эта неведомая дьяволица?»

Но больше всего Глеба пугало то, что он, увидев Епифанию, больше не сочтет ее такой прекрасной. Он давно уже знал за собой это неизменное свойство: стоит только однажды обратить внимание на длину ног женщины, как уже всякая другая с более короткими ногами будет казаться уродиной, даже несмотря на то, что раньше никаких подобных ощущений не вызывала.