Тень гоблина - Валерий Казаков Страница 30

Малюта неловко помешивал в чашечке кофейную гущу.

— Обидно, — покачала головой Танина, — выходит, не доверяешь. А то, что это дело без тебя и твоих дружков не обошлось, мне и так ясно, здесь и к гадалке ходить не надо. Денег-то хоть прилично заработал?

— Да говорю же я вам… — тоскливо затянул старую песню Скураш.

— Ладно, — тряхнула головой Победа, — не доверяешь мне, ври дальше. А я вот тебе, между прочим, собираюсь довериться. И не просто какие-то там бабские сопли, а действительно важное для страны дело. Мне тебя, кстати, положительно рекомендовали очень разные люди, даже удивительно! Я точно знаю, что некоторые из них друг друга на дух не переносят, а о тебе говорят хорошо. А это, знаешь, в наших кругах показатель. Одним словом, поручилась я за тебя перед руководством, подведешь, головы мне не сносить! В Есейском крае на носу второй тур выборов, то, что Плавский его выиграет, ясно всем. Отношение твоего бывшего начальника к Кремлю и ко мне, в частности, мягко говоря, хреновое. Я понимаю, может, у него на то и есть свои вполне объективные основания, но по-другому ни я, ни кто-либо другой вести себя не могли, да и права не имели. Хочешь, буду до конца с тобой откровенной? — Скураш изобразил неопределенный жест, а она продолжила: — Во всем, что с ним случилось полтора года назад, виноват только он сам и его сумасшедшие советники. Они почему-то решили, что власть уже упала прямо им в руки, заметь, совершенно безосновательно решили, основываясь исключительно на одной им ведомой логике. Неужели трудно было просчитать, что миллионы, которые кто-то вложил в его третье место, требуют определённой отработки. То, что он сам у кого-то брал, это — крохи! На них мы и внимания не обращали, а вот основную массу, — она на секунду многозначительно запнулась, дескать, оцени всю важность момента, — даже отдавать или отрабатывать никто не требовал. Просто надо было молчать и выполнять свои обязанности, и все! Понимаешь — всё! Почетное звание спасителя Отечества и Трона были бы ему обеспечены, со всеми вытекающими отсюда дивидендами в будущем. Этого от него ждали, на это надеялись. Знаешь, не я одна, многие тогда в нем разочаровались. Но все это лирика, — Танина явно сердилась, и ее настроение понемногу начинало беспокоить Малюту. — Так вот, сегодня ситуация не менее сложная, сегодня ему снова может выпасть козырная карта, и он действительно подтвердит свое звание полного идиота, если этого не поймет. Ну, во-первых, нам лишней напряженности в стране не нужно; во-вторых, будущие выборы не за горами. Вот и делай выводы. Что было, то прошло, однако, отношения с руководством крупнейшего и знакового региона отстраивать нам, хочешь ты того или нет, все же придется. Так что летите-ка, Малюта Максимович, в Сибирь и попытайтесь убедить Плавского в необходимости встречи со мной. А я уж, наступив на горло своей кровной обиде, постараюсь провести его всюду, где надо. Понимаешь, о чем я говорю? — Победа порывисто встала из-за стола и принялась ходить по кабинету. — Сегодня это очень важно! Почему? Может, когда-нибудь и расскажу. И главное, — Танина, упершись руками в крышку приставного столика, придвинулась вплотную к застывшему от напряжения Малюте, — встреча должна обязательно состояться до инаугурации. Вылезай из шкуры, вертись юлой, обихаживай кого хочешь, но в Москву его доставь!

— Легко сказать доставь! — У Скураша аж голос охрип. — Сами же говорите, что дури у него хоть отбавляй, если упрется — пустое дело. Однако попробовать можно, — вдруг решился Малюта. — Только тогда… с вас командировочные и гонорар.

— Ну, ты совсем обнаглел! Может, тебе еще и командировочное удостоверение выписать, а ты его у Плавского в штабе отметишь и к отчету приложишь? А потом, уважаемый товарищ, вас уже с полгода как из штата вывели…

— А ксива действует… — усмехнулся Скураш.

— Попросил за тебя народ, вот и действует, — с явной гордостью в голосе заявила Победа. — Денег дам. — Она достала из ящика стола продолговатый конверт. — Здесь немного, только на билеты и гостиницу. О гонораре поговорим, когда вернешься, — и, помолчав, и как бы прикидывая, стоит ли это говорить, добавила: — Малюта, от результатов твоей поездки будет зависеть очень многое и, прежде всего, для тебя лично.

4.

Создавалось впечатление, что Есейск готовится к гражданской войне. По городу день и ночь гремели музыкой и слоганами увешанные предвыборными плакатами грузовики. Нанятые байкеры со знаменами кандидатов на пиках носились по окрестностям, как революционные самокатчики. На перекрестье крупных городских магистралей и площадях шли бесконечные митинги. Ораторы, сменяя друг друга, поливали своих оппонентов на чем свет стоит, иной раз словесные баталии переходили в настоящие потасовки, раздавались надрывные женские крики, гудели милицейские сирены, заливались свистки, резиновые палки глухо молотили по сгорбленным спинам. Больше всего в этих потасовках доставалось ветеранам войны и пенсионерам, они со своими красными знаменами вклинивались в первый попавшийся митинг и начинали слаженно скандировать: «Ельцинскую банду под суд!»; «Жидо-масоны, прочь с Руси святой!»; «Беззубов! Верни украденное у народа!»; «Поплавок — ставленник Москвы!»

Митингующие бросались переубеждать «краснопузых», и каждый стремился перетащить их на свою сторону. Но старики, которым все равно дома делать было нечего, молодежь детей не рожала, а сажать картошку и копаться в огороде было еще рано, упорно стояли на своем, и если что, ощетинившись древками флагов, они, как ратники на Куликовом поле, моментально с Интернационалом переходили в наступление. Когда налетала милиция, и все бросались врассыпную, старичью порой доставалось. Потом, в машине скорой помощи, нюхая нашатырь и глотая слезы, они горько жаловались молоденьким медсестричкам с равнодушными глазами на свои старческие юдоли, а им всё повторяли, дескать, сидели бы вы лучше дома, целее были б. Но им не хотелось сидеть дома, им хотелось уважения к их старости, голодному детству, страшной юности и пропитанной черным потом зрелости.

Однако, как ни странно, постепенно большинство из них перешло на сторону Плавского.

Стоило только закатному солнцу коснуться окрестных холмов, как сибирская почти бессумеречная ночь накрывала растянувшийся вдоль большой реки город, а на его улицах появлялись подпольщики — специально нанятые команды, расклеивающие левую и прочую крамольную агитацию. Чего только ошарашенные горожане утром не узнавали о кандидатах в губернаторы! Как уж здесь разобраться, где правда, где полувымысел, а где голимая ложь! Подливали маслица в огонь и центральные СМИ. За неделю до повторного голосования авторитетная московская газета «Секретные новости» добрую половину посвятила личности Беззубова, который, оказывается, всю жизнь борется со своей подавленной гомосексуальностью и прочими врожденными комплексами. Мозги у простого гражданина кипели, как паровые котлы, готовые взорваться в любую минуту. Но самое страшное, что произошло с жителями богатейшего края, этой некогда великой лагерной державы, так это то, что в их душах поселилась смута. Разделившись на пролетарско-крестьянское большинство, стойкое властно-приватизаторское меньшинство и вечно проституирующую прослойку умников и творческого люда, край буквально тонул в атмосфере всеобщей ненависти и злобы. Припомнились все старые обиды, неурядицы, зависть, каждый надеялся урвать хоть что-нибудь для себя. Вероятно, так всегда бывает в смутные времена, а смута на Руси, так уж повелось, как правило, заканчивается бунтом или революцией. Дикий пролеткультовский стишок двадцатых годов «Есть истина одна на свете, в крови отцы — в достатке дети!» смутно будоражил и без того не всегда трезвые умы есейцев, глаз недобро косился на топор или канистру с бензином, а руки так и свербели неудержимым зудом.