Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин Страница 31

Однако все на картине, включая выражение на моем лице, такое, что вы воспринимаете это иначе, на другом уровне. Пикник на берегу — это лишь одна из стихий, земля, которая удерживает нас на себе силой притяжения. Вторая — огонь, сейчас прирученный, не грозящий опасностью. Ноги мои преломляются в третьей стихии — в воде. И точно так же преломляются от потоков нагретого огнем воздуха лица женщин — это эфир, неуловимо переходящий в прозрачный синий воздух в самом верху картины. Символистам, в первую очередь Редону, удавалось писать предметы — будь то ваза с цветами или кроны деревьев — так, что ясно, что за их внешним обликом происходит таинственная, скрытая от нас жизнь. Здесь больше всего загадок прячется за моим взглядом. Я даже испугался, когда впервые увидел эту картину — могло быть так, что силой художественного воображения Пэгги раскрыла мою тайную жизнь?

— Ты так меня видишь? — спросил я ее тогда. — Ведь лучше тебя меня знает разве что Джессика. А здесь какой-то незнакомец!

— Это для себя ты незнакомец, — сказала Пэгги. — А все вокруг считают, что знают тебя. Включая меня.

— А зачем мне удочка? Я же никогда не ловлю рыбу.

— Ты все еще ищешь свою удачу. Тебе не хватает того, что у тебя есть на берегу. Ты готов сняться с якоря и плыть.

— Куда я поплыву от вас?

— Ты всегда будешь возвращаться, — сказала Пэгги. — И всегда уплывать.

Я тогда уже не в первый раз подумал, что лучше Пэгги меня не знает никто. Расскажи я об этом разговоре в Конторе, они бы точно решили, что я на грани провала.

Несмотря на мои протесты, моя теща повесила картину на самом почетном месте в гостиной. У меня однажды даже появилось суеверное подозрение, что через нее она видит, где я нахожусь и чем занимаюсь. Вдруг она и сейчас видит меня лежащим на брошенном прямо на пол матрасе в крошечной комнатке темного дома в промерзлом нищем городке забытой богом страны, в которой я не должен находиться? И, как если бы это магическое полотно обладало свойством отражать и место, в котором оно висит, я очень явственно, зримо почувствовал, как Пэгги входит в гостиную с супницей с моим любимым супом-пюре из моллюсков. Вот она ставит ее на середину стола, поднимает голову и, встретившись с моим взглядом, заговорщицки подмигивает.

1

Наступила новая ночь, и снова я ворочался на лежанке в нашей душной каморке. Я уже потерял счет ночам, в которые, без видимых перемен в моем состоянии, перетекали дни. Я вошел в то полусомнамбулическое состояние, когда уже приходилось напрягать ум, чтобы отличать события, которые действительно имели место, от вариантов, которые я беспрестанно просчитывал в своей голове. Мне удалось лишь минут на двадцать отключиться в машине, когда мы сегодня днем ехали на базу Масуда. И все же я понимал, что вряд ли засну. Лежанки слева и справа от меня были пусты, и где сейчас были Димыч с Ильей, я не знал. Я надеялся только, что они живы.

Моим первым начальником, я уже как-то говорил, был куратор Конторы на Кубе, где мы с моей тогдашней женой Ритой и двумя детьми проходили подготовку перед оседанием в Штатах. Он представлялся всегда как человек, чье имя, отчество и фамилию вы никогда не забудете.

— Меня зовут Петр Ильич…

Он делал паузу, чтобы кто-то сказал: «Чайковский», и завершал представление: «Некрасов».

Петр Ильич не только научил меня большинству вещей, важных для самостоятельной жизни взрослого человека в, как ни крути, враждебном мире. Он до сих пор был главным в моей, как говорят психологи, референтной группе. То есть, оказываясь в сложной ситуации, я и сейчас старался представить себе, что бы он сказал или сделал на моем месте. К сожалению, возможности проверить правильность моих предположений у меня больше не было. Некрасов погиб в середине 90-х в ходе одной операции в Югославии, где нас снова свела судьба годы спустя после нашего знакомства.

Но на Кубе, в спецзоне нашей военной базы Валле-Гранде, в наших долгих, иногда по полдня, разговорах мы никогда не пытались абстрактно прорабатывать разные варианты. Как правило, Некрасов просто вспоминал свою жизнь, в которой самой яркой страницей была война. Та самая, с немцами, на которую он попал совсем мальчишкой. Кто это, Макиавелли считал, что и сами люди, и мотивы их поступков остаются неизменными, несмотря на смену эпох? Да, Макиавелли. Это он постоянно читал Тита Ливия, будучи уверенным, что в его «Истории» есть не только все ситуации, с которыми могут столкнуться люди, но и все возможные варианты их действий. Для Некрасова неполные пять лет войны были столь же поучительными, что и пятьсот лет, описанные римским историком.

Я помню, как Некрасов рассказывал нам с Ритой про вынужденное бодрствование в первые месяцы войны. Я даже помню, где это было. Мы сидели перед нашим одноэтажным домиком на две семьи под большим манговым деревом, по лужайке с криками носилась стайка ребятишек — наши близняшки и трое детей наших соседей Анхеля и Белинды. Мы с Ритой пили ром с апельсиновым соком, а Некрасов — чистый «Гавана Клаб». Он единственный из наших знакомых был способен на этот подвиг.

Так вот, в тот вечер Некрасов вспоминал, что в первые недели отступления они практически не спали. После того, как его подводную лодку потопили и ему чудом удалось выплыть, он с пехотной частью отступал по болотам Латвии, а потом по псковским лесам. Немцы то поджимали сзади, то нападали с флангов, то оказывались прямо перед ними. И Некрасов со своими товарищами все время шел, много дней и ночей подряд.

— Мы не спали неделю! Клянусь вам, без преувеличения! И никто не умер, никто не сошел с ума, ни у кого не было истерики, — говорил Некрасов, скрещивая свои кривые ноги. Он выглядел очень молодцевато, несмотря на свои неполные шестьдесят лет: загорелый, усы щеточкой, седой бобрик волос, но ноги у этого адмирала были, как у кавалериста.

— А почему не поспать по очереди? — спрашивала Рита.

— Потому что мы боялись попасть в окружение.

— И вы выяснили, сколько дней человек может не спать?

— Выяснили — восемь. Дальше мы продолжали идти, но уже по нескольку часов не просыпаясь. Я серьезно! Мы просыпались, только когда наталкивались на немцев, в которых мы даже не могли стрелять — у нас уже не было патронов. Значит, мы выстраивались в шеренгу, впереди ставили самых крепких, которые не заснут. А остальные пристраивались им в спину и шли за ними, как лунатики. Важно было только, чтобы и последний не заснул — мы так потеряли двоих ребят. Они, видимо, чуть отстали и, сонные, пошли в другую сторону.

Я сейчас, похоже, был еще в отличной форме. До момента, когда я начну спать на ходу, у меня еще было четыре дня.

Моя теперешняя жена Джессика все время удивляется, что я не хочу принимать снотворное. Она редко ложится спать без своей пилюли. Результат налицо — она с большим трудом встает по будильнику, два часа раскачивается, и все равно голос у нее всегда сонный. Хотя вообще ум у нее тонкий и быстрый: наверное, долго не встряхивается только один какой-тот центр.