Глубокие раны - Неле Нойхаус Страница 31

— Фрау доктор Кальтензее просит вас, — сказал он.

— Спасибо, — ответила Пия и вслед за своим шефом вошла в просторное помещение высотой примерно метров пять, облицованное унылыми темными деревянными панелями, доходившими до потолка с гипсовой лепниной. В дальнем конце находился мраморный камин величиной с гаражные ворота, в середине стоял массивный стол из такого же темного дерева, как и облицовка стен, с десятью на первый взгляд неудобными стульями.

Вера Кальтензее сидела во главе стола, на котором располагались стопки бумаг и открытых регистраторов. Будучи бледной и явно усталой, она прекрасно владела собой.

— Фрау Кирххоф! Дорогой господин Боденштайн! Чем обязана?

Оливер проявил свою вежливость и благовоспитанность. Типичный аристократ! Осталось только поцеловать руку.

— Господин Моорманн только что сказал, что вчера у вас произошло покушение на взлом. — Его голос звучал озабоченно. — Почему вы не позвонили мне, фрау доктор Кальтензее?

— О боже, я не хотела обременять вас такими пустяками. — Вера Кальтензее слегка покачала головой. Ее голос был неуверенным. — У вас и так много дел.

— Что же случилось?

— Да ерунда. Мой сын прислал мне людей из охраны предприятия. — Она улыбнулась. — Сейчас я чувствую себя в большей безопасности.

В комнату вошел приземистый мужчина лет шестидесяти. Вера Кальтензее представила его. Это был ее второй сын Зигберт, управляющий KMF. Со своим розовым, как у свинки, лицом, отвислыми щеками и лысиной он производил впечатление дружелюбного и общительного человека, в отличие от своего брата Эларда с его аристократической худобой. Улыбаясь, он подал руку сначала Пие, затем Боденштайну, потом встал позади стула, на котором сидела его мать. Его серый костюм, белоснежная рубашка и галстук с неярким рисунком сидели безукоризненно, как только может сидеть одежда, сшитая на заказ. Казалось, что Зигберт стремится к сдержанности как в манере держать себя, так и в одежде.

— Нам не хотелось бы вас долго задерживать, — сказал Боденштайн. — Мы ищем Роберта Ватковяка. У нас есть основания предполагать, что он побывал на обоих местах преступления.

— Роберт? — Вера Кальтензее ошеломленно вытаращила глаза. — Но вы ведь не думаете, что он… имеет к этому какое-то отношение?

— Пожалуй, — признался Боденштайн. — Это только первый след. Мы хотели бы с ним поговорить. Вчера мы были в квартире, где в настоящее время проживает Ватковяк, но он сбежал от моих коллег.

— Он все еще состоит на учете в полиции здесь, в Мюленхофе, — добавила Пия.

— Я тоже не могла захлопнуть дверь перед его носом, — сказала Вера. — Я беспокоюсь о парне с тех пор, как он в первый раз появился в этом доме.

Боденштайн кивнул.

— Я знаком с перечнем его судимостей.

Зигберт ничего не сказал. Его внимательный взгляд перебегал с Оливера на Пию.

— Вы знаете, — Вера Кальтензее глубоко вздохнула, — мой покойный муж Ойген долгие годы скрывал от меня существование Роберта. Бедный мальчик вырос у своей матери в ужасных условиях бедности, пока она не допилась до смерти. Ему было уже двенадцать, когда Ойген выложил мне правду о своем внебрачном сыне. После того как я оправилась от шока, вызванного его неверностью, я настояла на том, чтобы Роберт рос у нас. Он ведь не был в этом виноват. Но, я думаю, для него это уже было поздно.

Зигберт положил руку на плечо своей матери, и она ухватилась за нее. Жест полного доверия и близости.

— Роберт был испорченным еще в детстве, — продолжила она. — Мне никогда не удавалось сблизиться с ним, хотя я действительно перепробовала все. Когда ему было четырнадцать, Роберт был впервые уличен в краже из магазина. Так он начал свою бесславную карьеру.

Фрау Кальтензее подняла глаза, в которых отражалась печаль.

— Мои дети считают, что я слишком ему покровительствовала, и он, возможно, всегда имел это в виду, когда оказывался в тюрьме. Но мне в душе всегда было очень жаль мальчишку.

— Вы считаете его способным убить человека? — спросила Пия.

Вера на какое-то время задумалась, в то время как ее сын все еще упражнялся в вежливой сдержанности и хранил молчание.

— Я хотела бы, я могла бы с полной убежденностью сказать «нет», — ответила она наконец. — Но Роберт невероятно часто нас разочаровывал. Примерно два года тому назад он был здесь в последний раз. И, как всегда, хотел денег. Тогда Зигберт в конце концов выставил его за дверь.

Пия видела, что в глазах Веры стоят слезы, но она была к этому готова и смотрела на старую женщину с трезвым интересом.

— Мы всегда давали Роберту шанс, но он ни разу его не использовал, — сказал Зигберт. Его высокий голос был своеобразным противоречием крепкой фигуре. — Он постоянно выпрашивал у матери деньги, кроме того, занимался воровством, как ворона. Мать была слишком добра, чтобы поставить его на место, но однажды мне это надоело. Я пригрозил ему заявлением в полицию за нарушение неприкосновенности жилища и потребовал, чтобы его нога не переступала порога этого дома.

— Он был знаком с господином Гольдбергом и господином Шнайдером? — поинтересовалась Пия.

— Конечно, — кивнул Зигберт Кальтензее. — Он хорошо знал обоих.

— Вы допускаете, что он мог просить у них денег?

Фрау Кальтензее скривила лицо, будто эта мысль была ей в высшей степени неприятна.

— Я знаю, что в прошлом он регулярно одалживал у них деньги, — Зигберт засмеялся, точнее, просто фыркнул без привычной веселости. — Для него действительно нет никаких преград.

— Ах, Зигберт, ты несправедлив. — Вера покачала головой. — Я упрекаю себя в том, что послушала тебя. Я бы взяла на себя ответственность, и Роберт находился бы рядом со мной. Тогда бы ему не пришли в голову эти глупые мысли.

— Мы говорили уже об этом тысячу раз, мама, — терпеливо сказал Зигберт. — Роберту сорок четыре года. Сколько бы ты еще могла покровительствовать ему? Он ведь вообще не хотел от тебя никакой помощи, ему нужны были только твои деньги.

— К каким же глупым мыслям пришел Роберт? — спросил Боденштайн, прежде чем мать и сын Кальтензее погрузились в дискуссию, которую они и без того, видимо, часто вели.

Вера натянуто улыбнулась.

— Вы ведь знаете его дела, — сказала она. — При этом Роберт по своей натуре не злой. Он просто очень доверчив и то и дело наталкивается на лживых людей.

Пия видела, как Зигберт при этих словах в безмолвном смирении поднял брови. Он думал то же, что и она. Точно такую же фразу сама Пия постоянно слышала от родственников многих преступников. Если сын, дочь, супруг или партнер становились на кривую дорожку, виноват в этом всегда был кто-то другой. Так легко было списать ответственность на чье-то негативное влияние, чтобы оправдать собственные неудачи. Вера Кальтензее не была исключением.