Очарование зла - Елена Толстая Страница 31

— И они не думают о том, что услаждать слух преступников — само по себе есть преступление? — спросила Вера немного провокационно.

Молодой человек на это ответил:

— Я думаю, что предать свою музыку, с их точки зрения, — еще более преступно.

Он заметил в толпе компанию похоже одетых ребят и девушек, те замахали ему руками, и молодой человек потащил было к ним Веру, но та отказалась.

— С меня довольно и Москвы, — сказала Вера. — Я просто переполнена впечатлениями.

Парень засмеялся:

— Что ж, оставляю вас наедине с нашей красавицей. Покатайтесь на аттракционах. Возьмите «петлю Нестерова», не пожалеете.

Он пожал ей руку и ушел быстрым шагом.

«Какой уверенный в себе, красивый юноша, — думала Вера, провожая его глазами. — Разбирается в музыке, свободно и смело высказывает суждения… Ничто из рассказа Орловской не подтверждается. Никто не запуган, никто не притворяется счастливым, — они действительно счастливы…»

На миг ей вдруг почудилось, что мир странно раздвоился. Орловская, несомненно, ЧТО-ТО ВИДЕЛА. Что-то, испугавшее эту женщину на очень долгие годы. Нечто темное и страшное, которое, возможно, притаилось за сверкающим верхним слоем. Вторая действительность.

Вера тряхнула головой, наваждение исчезло. Мир был реален и полон красок. Неожиданно Вера ощутила едва ли не физическое страдание оттого, что никак не может сделать последний шаг и войти в эту сверхжизнь, перейти грань и вырваться из кокона собственной отчужденности. Она не могла больше оставаться здесь чужой. Она в России, она в Москве — дома.

Вера побежала к аттракционам и встала в очередь. Очередь оказалась длинная, но это Веру не смутило: она напитывалась впечатлениями, и каждое новое приближало ее к желаемой цели — стать одной из этих счастливых людей наступившего будущего.

Воздух был пронизан сексуальностью. Вера ощутила это в одно мгновение — вероятно, грань была перейдена, — и у нее начало покалывать кожу. Считается, что Париж — столица любви. Какое заблуждение! Темный старинный город с редкими прорывами площадей, обсиженный горгульями — стражами неба (чтобы никто не взлетел незамеченным!), обсиженный стариками по углам и паркам — стражами земли (чтобы никто не прошел незамеченным!). Консьержи, нищие, портье, буфетчики, аккордеонисты. Музыка вползает по улицам наверх, стекает вниз. Печальная донельзя, даже когда это немудрящий вальсок.

Здесь все обстояло иначе. В хрустальном море света все выглядели страшно молодыми. Юноши и девушки здоровались за руку, никто не целовался. Одежда подчеркивала пол; девушки с широкой талией, в широченных юбках являли собой полную противоположность модному стилю, к которому принадлежала и Вера (узкие бедра, отрицающие всякую возможность материнства). Юноши и напоминали печальной памяти «товарища» Кондратьева, и в то же время были совершенно иными: их физическое совершенство выглядело одухотворенным. Эти спортсмены, несомненно, читали книги. Классику. Пушкина.

Вера ощутила укол зависти. Она очень давно не читала Пушкина.

Они разговаривали о новейших достижениях науки и техники, обращались друг к другу «товарищ» — но воздух вокруг них потрескивал от здорового сексуального чувства. Улавливали они это? Вера не могла сказать в точности. Глаза у них сияли, это выглядело потрясающе.

Неожиданно Вера открыла для себя еще одну вещь. Немодность наружности и здоровая эротичность этих молодых людей проистекала из одного корня: они были крестьянскими детьми. Вся аристократия благополучно загнивала в Париже. Как и острили в советских фельетонах.

Неизвестно, до чего бы еще додумалась Вера, но тут подошла ее очередь, она взяла билет на «петлю Нестерова» и в гордом одиночестве проследовала на самолет. Ей выдали настоящий летный шлем, пристегнули ремнями. Вера устроила ноги под сиденьем, вцепилась руками в штурвал. Аттракцион включился…

Парк пришел в движение. Деревья, воздушные шары, мигающие разноцветные лампочки, компании в лодках на пруду… Волосы, не прихваченные шлемом, развевались, щекоча шею. Никогда, наверное, Вера не чувствовала себя такой живой.

Неожиданно в толпе она заметила знакомое лицо и закричала, не успев даже подумать о том, хочет ли она видеть этого человека (да разумеется хочет! Москва ведь!):

— Роберт! Ро-берт!

Человек остановился. Несомненно, в этой толпе Роберт был один. Да, это он. Рыжие волосы, цвета свежеоструганной моркови, детские веснушки, которые не сочли нужным повзрослеть вместе со своим носителем, оттопыренные уши. Шотландский аристократ-коммунист.

Аттракцион закончился. Роберт ждал, вертя головой и заранее улыбаясь: кажется, он узнал окликнувший его голос.

Вера подбежала к нему.

— Роберт! До чего же я рада вас видеть!

Он схватил ее за руки и расцеловал в обе щеки.

— Фантастика! Встретить вас здесь, в Москве! Как вы тут оказались?

Он сиял. Вера никогда не видела его таким счастливым.

— Я приехала учиться в школе Профсоюзного интернационала, — сказала Вера. — А вы?

— Я в Москве уже полгода. Работаю в английской редакции газеты «Московское время». Куда вас поселили? В общежитие?

— Нет, пока я в гостинице…

Теперь они шли рука об руку, как все молодые люди в этом парке. У Веры было такое ощущение, словно она наконец-то приехала домой. Перешагнула порог. Стала одной из счастливцев. Это случилось. Милый, милый Роберт! Тихо вздохнув, она прижалась к нему.

— Знаете, Роберт, одна моя хорошая знакомая работает в вашей газете.

— Да? — Он остановился, радостно поглядел на нее. Его приводили в восторг самые мельчайшие вещи, любое сказанное Верой слово, любой ее взгляд. Сбылась, пусть даже на несколько часов, его самая заветная, самая несбыточная мечта: он в Москве — и с Верой. Лишнее доказательство того, что Москва имеет самое прямое отношение к лучшему будущему для человечества, к воплощенной фантастике. И творцами этой фантастики были самые обыкновенные люди. За это они боролись, умирали и в конце концов победили. Фанатизм? Отдать жизнь за мечту — не фанатизм, это обыкновенный твердый расчет, высшее проявление рассудочности.

— Ариадна Эфрон, — Вера назвала имя и вспомнила, как Ариадна уезжала из Парижа. Марина была мрачна, ни с кем не разговаривала. Она казалась совершенно чужой в собственной семье и выглядела нелепым, неприятным контрастом к Сереже и Але. Отец и дочь сияли от радости. Ариадне натолкали полный чемодан подарков для друзей в Москве. Выглядело так, будто она и впрямь уезжает к какому-то волшебному жениху, к принцу, который уже ожидает ее в чудесном дворце. Это настроение разделяли почти все знакомые Ариадны по эмиграции. Кроме Бунина. Когда Ариадна зашла проститься перед отъездом, Бунин брезгливо-жалостливо сказал: «Ну куда ты едешь? Что там тебя ждет? Будешь работать на макаронной фабрике, и у тебя будут шершавые пятки!» Эти «пятки» до слез насмешили Ариадну, она все хохотала и хохотала, и потом смеялась, пересказывая…