Драматург - Кен Бруен Страница 33

— Как Стюарт?

Я не сразу понял, о чем она, потом ответил:

— Он в тюрьме, как он, по-твоему, может быть?

Кэти подумала и спросила:

— Ты на него работаешь?

— Хороший вопрос.

Она начала натирать стойку, которая и без того была в идеальном состоянии. Разумеется, это означало, что я должен убрать локоть и отступить назад.

— Это я настучала, — сказала Кэти.

— Что?

— На Стюарта. Выдала его.

Я просто обалдел, постарался прийти в себя, спросил:

— Ты позвонила в полицию?

— Конечно, в отдел по наркотикам.

Когда она это говорила, на ее лице сохранялось нейтральное выражение, абсолютно никаких эмоций. Когда я заговорил, я почти что заикался:

— Он был твоим другом.

Кэти презрительно хмыкнула:

— Стюарт торговал наркотиками. У таких людей нет друзей.

И у таких, как ты, подумал я. Сказал:

— Бедняге дали шесть лет.

— Достаточно времени, чтобы очиститься, как ты думаешь?

Я был слишком потрясен, чтобы сказать, что я думаю, поэтому пробормотал:

— Увидимся позже.

Я уже открывал дверь, когда Кэти крикнула:

— Мы закажем мессу за упокой души твоей матушки.

Жду не дождусь.

Позади паба имеется сарай, служащий гаражом, где Джефф хранит свой обожаемый «харлей». После Кэти и дочки мотоцикл он ценит превыше всего. «Харлей» был сделан по специальному заказу. Джефф содержит его в идеальном состоянии, тратит каждую свободную минуту на чистку, полировку, ремонт. В тех нескольких случаях, когда я видал мотоцикл, хром и металл сверкали. Если хотите познакомиться с настоящей страстью, спросите Джеффа о «харлее». Когда Джефф восхваляет свою машину, он перемещается в другое измерение. Чтобы понять такую страсть, я прочел «Паломничество на стальном коне» Гари Паульсена. Я смог представить себе, какую пылкую любовь может вызвать «харлей», но толком понять так и не сподобился. Фанаты «харлея» — просто люди другого сорта. Джефф когда-то сказал мне, что «харлей» ломается значительно чаще и с ним больше заморочек, чем со всеми другими мотоциклами, вместе взятыми.

— Тогда зачем с ним связываться?

На его лице отразился ужас, и он воскликнул:

— Да ты что, они ведь чистокровные. Ты же не отдашь лучшее, они так великолепно настроены. Поэтому лучше «харлея» нет ничего.

Сарай не был закрыт. Я открыл дверь и щелкнул выключателем. В центре стоял «харлей» в довольно плачевном состоянии. Я наклонился и взглянул на него спереди. Глубокие вмятины, на боку глина и грязь. Толстая покрышка колеса почти разодрана.

— Подглядываешь за мной, Джек?

Я выпрямился и повернулся к Джеффу. В правой руке он держал тяжелый гаечный ключ. Я бы не хотел анализировать, о чем в данный момент думал каждый из нас.

Я показал на мотоцикл:

— Ты попал в аварию?

Джефф выронил ключ — тот с противным звуком стукнулся о каменный пол — и двинулся ко мне. Но агрессивность испарилась. Он проговорил:

— Это не авария, да ты и сам знаешь.

Я пожалел, что бросил курить. Это определенно был подходящий момент для никотина. Сказал:

— Ты ведь мог его убить, Джефф.

Он кивнул, протянул левую руку к мотоциклу и почти нежно его коснулся:

— Я думал, что убил.

Я надеялся, что он будет все отрицать, а я, возможно, сделаю вид, что поверил. Я поинтересовался:

— Как ты его вычислил?

Джефф удивленно взглянул на меня и пояснил:

— У меня же паб, люди болтают. Пара стаканов виски за счет заведения — и ты знаешь все, что тебе нужно.

Затем он устало прислонился к мотоциклу и спросил:

— Ты сдашь меня?

Я уже хотел сказать, что это хобби его жены, но передумал и повернулся, чтобы уйти.

— Я сделаю вид, будто ты этого не говорил.

Джефф немного помолчал и произнес:

— Он это заслужил.

Мне нечего было сказать.

Даже самая хорошая погода

не в состоянии скрыть здесь хаос

и глубокую печаль, по мере того как

пасторальные сцены превращаются

в беспорядочные сельские развалины.

Я почти нюхом ощущал горькую

энергию перемен и неудач.

Я и сам, похоже, кувырком катился

вниз, от плохого к худшему,

от полубезработного частного

детектива к добропорядочному

гражданину и обратно вниз.

Джеймс Крамли.

«Последний приют»

Четыре недели промелькнули, слившись в боль, чувство вины, сожаление и смятение. Я все никак не мог забыть, как умерла моя мать. Одна, брошенная и испуганная. Я не пил, не баловался дурью, не курил. Эти три смертельных пристрастия постоянно терзали меня, я даже не могу понять, почему я не сдался. Я где-то слышал, что если тебе хочется изменить свою жизнь, свои привычки, ты должен начать с изменения своего поведения. Делай противоположное тому, что ты привык делать, и перемена наступит. Вот и я, вместо того чтобы продолжать собственное разрушение, занялся делом. Снова расспрашивал студентов, друзей и знакомых погибших девушек. Даже пил кофе с Ронаном Уоллом, надеялся что-нибудь из него выудить.

Ничего не выудил.

Прочитал Синга, снова перечитал. Я все никак не мог вспомнить то озарение, которое охватило меня перед смертью матери, оно ускользало, не давалось в руки. Ронан Уолл продолжал дразнить меня и осторожно провоцировать. Он знал, что я хотел бы свалить все на него, но у меня ничего не выходило. Я регулярно водил куда-то Маргарет, но отношения портились. Мне-то казалось, что я хорошо притворяюсь, веду себя почти нормально, пока она однажды не спросила:

— Ты где, Джек?

Мы ходили смотреть бразильский фильм «Город Бога», из которого я ничего не запомнил. Затем мы пошли в «Бреннанз Ярд» ужинать. Толстые бутерброды на темном, хрустящем хлебе, чай. Я ел, не ощущая вкуса. На ее вопрос я ответил:

— Я думаю о Багдаде, о тех страшных картинах, которые я видел по Си-эн-эн.

Солгал.

Маргарет покачала головой:

— Нет, ты говоришь неправду.

Было уже слишком поздно и слишком стыдно говорить: «Я думал о тебе, дорогая», отвечая женщине тем, на что она надеялась. Честно говоря, я был в нигде, в месте белого шума и серых видений. Маргарет взяла меня за руку и сказала: