Бумажная клетка - Ирина Дягилева Страница 35

Герман после любовных утех – нескольких возвратно-поступательных движений с сопением и судорожными вздохами – тут же уснул, а она еще долго ворочалась в постели, гоня прочь назойливо лезущие в голову мысли о Никите, а проснувшись, не почувствовала себя лучше. Работа позволила забыться, но ненадолго.

Днем позвонил Александр Николаевич. Он сказал, что разговаривал со своим знакомым в прокуратуре, который успокоил его – прессу это дело вообще не заинтересовало и вряд ли заинтересует, а прокуратуре лишнее внимание тоже ни к чему. Штыкин молчал, и это молчание действовало Пульхерии на нервы. Ей казалось, что он ее в чем-то подозревает. Она вдруг вспомнила – бумаги со стола он убрал до телефонного звонка. Получалось, что следователь оставил ее наедине с Никитой намеренно. Это тоже выглядело подозрительно. Много раз она порывалась сама позвонить ему и сознаться, даже в том, чего не совершала, лишь бы это неестественное состояние поскорее закончилось. И только остатки гордости не позволяли ей так быстро сдаться.

Штыкин позвонил на второй день.

– Пульхерия Афанасьевна, у меня для вас плохие новости. Никите Назарову предъявлено обвинительное заключение, через пару дней дело будет передано в суд. Он отказался от всяческого сотрудничества с нами, и никакие доводы, ни мои, ни адвоката, на него не подействовали.

Помимо воли, не осознавая, что делает, Пульхерия сказала:

– Мне нужно с вами срочно поговорить.

Штыкин помедлил немного и спокойно сказал:

– Очень хорошо, Пульхерия Афанасьевна, что вы, наконец, решились. Лучше поздно, чем никогда.

Она не стала ни с кем советоваться, ни с папашей Гранде, ни с Германом, ни с Пашей Медведевым. Они обязательно станут ее отговаривать. Никита Назаров – чужой, посторонний человек, его жизнь ддя них ничего не значит. В этой стране вообще жизнь не является чем-то ценным, жестокость и равнодушие здесь никого не удивляют. Мы живем не благодаря, а вопреки всему, ненавидим чужой успех, чужое благополучие, потому что воспринимаем их как случайность, удачу, везение, и не верим, что сами можем всего этого достичь, если захотим. Лучше уж плыть по течению, чем бороться с ним. Зачем бороться с тем, что сильнее нас? Мы твердо уверены, что обязательно проиграем. И тем самым заранее программируем свою жизнь на неудачу, неуспех.

Пульхерию нисколько не взволновали слова Штыкина. Она просто хотела отдать долг Никите, решить раз и навсегда эту проблему.

В кабинете следователя ничего не изменилось, только бутербродов на столике не было.

– Каюсь, Пульхерия Афанасьевна, я был с вами недостаточно откровенен. При разговоре с горничной в гостинице я показал ей вашу фотографию. Она вас сразу узнала и сказала, что вы приходили к Никите и Виктории. Тогда я понял, что у вас с Назаровым и поныне более тесные отношения, чем вы хотите всем показать. Я чувствовал, вы что-то скрываете, но не хотел давить на вас. Вы ответственный человек и не любите, когда на вас давят, угрожают вам, вы делаете только то, что сами считаете нужным и правильным. И тогда я решил подождать…

– Пока я созрею?.. – прервала его Пульхерия с усмешкой. – А что вы делаете с недозрелыми?

– С какими недозрелыми? – не понял Штыкин.

– Есть такой старый анекдот про психушку. Врачи заметили, что больные с прогулки приходят все в синяках и ссадинах, проследили за ними. Выяснили, что пациенты забираются на самое высокое дерево в парке, кричат: «Я созрел» и падают вниз. Один из врачей тоже на дерево забрался. Высоко, падать страшно. Он кричит: «Я не созрел». А ему снизу отвечают: «А несозревших мы палками сшибаем». Вот и вы меня тоже, образно говоря, палкой сшибете?

– Но вы же созрели, – усмехнулся Штыкин, – падайте уж сами. Честно говоря, я думал, что вы раньше созреете.

– Слишком многое поставлено на карту, слишком многое мне приходится терять. Никак решиться не могла.

– Зато ваша совесть будет чиста.

– Ой, только вот про совесть не надо говорить. С ней у меня все в порядке…

И тут до нее вдруг дошло. Она с подозрением взглянула на следователя:

– Вы меня в убийстве подозреваете, что ли?

– Упаси Господи, Пульхерия Афанасьевна! Разве я похож на идиота?

– Смотря куда смотреть, – пожала она плечами. – Я вас только в одежде видела.

– Если есть желание познакомиться поближе, могу пойти навстречу.

– Нет. Считаю ваше предложение непристойным.

– Раз у меня нет никакой надежды, – Штыкин притворно тяжело вздохнул, – тогда вернемся к нашему делу. Думаю, ваши показания будут очень ценными. Итак, когда вы поняли, что ничем не можете помочь Никите Назарову, вы решились рассказать правду…

– Минуточку, правду о чем?

– Что вы помогали преступнику, укрывали его у себя.

– Я?

– Мне надо было с самого начала догадаться, что он в вашей старой квартире. А потом вы помогли ему скрыться, дали денег, посадили на поезд.

Штыкин улыбался уверенно и ободряюще. Эта улыбка завораживала, лишала ее воли. Пульхерия не могла оторвать взгляд от его жизнерадостной физиономии.

– Уверен, что не будь вы вместе с Григорием Гранидиным, вы, не колеблясь, подтвердили бы его алиби.

Когда следователь все это выложил, Пульхерия на мгновение онемела. Она пришла в ужас от того, как он ловко все переиначил, абсурдно интерпретировал.

– Штыкин, вы думаете, что я хочу дать показания против Никиты?

– Ни минуты не сомневаюсь в этом. – Он вновь торжествующе улыбнулся.

– Не скрою, вы меня разочаровали, Игорь Петрович. Я была о вас лучшего мнения. Назаров невиновен. Именно это я хотела вам сказать. В то время, когда убивали Вику, он был со мной, в квартире Германа.

И она рассказала все. О том, как безнадежно запуталась в этой бесконечной паутине лжи, о Галине Матвеевне, заставшей ее и Никиту целующимися, об отношениях между Гришей и Викой.

– Вы опять немного ошиблись, Штыкин, – в заключение ехидно сказала она.

– От вас можно с ума сойти. – Следователь схватился за голову. – С виду такая скромная девушка. Я как-то видел вас краснеющей, когда при вас рассказывали непристойный анекдот, а тут муж за порог, и она уже с другим целуется. Может, мне к вам в очередь записаться?

– Я не скромная девушка, а скромная бабушка, – уточнила Пульхерия. – Тем не менее ваши притязания на что-либо большее, чем дружба, не состоятельны.

– Опять вы меня обломали, Пульхерия Афанасьевна. От вашей жестокости в моем сердце образовалась кровавая рана размером с кулак.

– Вы все шутите, Игорь Петрович, а я между тем, рассказав вам всю правду, лишаюсь прекрасного безбедного будущего, правда, при этом возвращаю себе самоуважение и спасаю невинного человека от тюрьмы.