Знак ворона - Дмитрий Вересов Страница 35

— Платим мы хорошо, — оловянным голосом крутого босса проговорила Алиска. — Но при одном условии — вы уступаете нам не только имущественные, но и неимущественные права.

— То есть, вы хотите сказать?..

— Все ваши статьи будут подписаны именем Ивана Ларина.

Иван вжал голову в плечи и зажмурился. Вспомнилась реклама одного давно прогоревшего банка: “Случилось страшное…”

— Алиса, может быть, не надо? — жалко пролепетал он.

Подруга обдала его огненным взглядом зеленых очей.

— Как скажете. Только это вам обойдется… — спокойно сказал Модест Карлович. — Скажем, три тысячи долларов?

— Ой! — пискнул Иван. Отчего-то вспомнились годы литературной кабалы у незабвенного Федора Михайловича Золотарева. Конечно, время было другое, но все-таки три тысячи… Или соглашаться?

— Вы себя-то слышите, Модест Карлович? — ехидно осведомилась Алиска. — “Эго” платит вам пятьдесят долларов за разворот, “Ведомости” и того меньше. А мы предлагаем вам сто долларов за страницу одиннадцатым кеглем.

— Сто двадцать. Двенадцатым, — поправил Ломов. — Цикл не меньше пяти статей. И деньги вперед.

— Половину, — сказала Алиска.

На том и порешили. Алиска тут же отсчитала Ломову три зеленых сотни, не преминув взять расписку.

— И все-таки, Модест Карлович, — набрался смелости Иван, — что же такое оппозитивная семасиология?

Жилистая рука с зелеными бумажками на мгновение замерла в воздухе.

— Филфак? — прищурился Ломов. — М-да… Откровенно говоря, запамятовал… Много воды утекло.

И водки немало — они вдвоем еле-еле вывели под руки из зала и запихнули в такси вконец расслабившегося мэтра, потом еще гуляли по набережной, пили кофе в круглосуточном кафе у причала.

— Ну вот, — тоном старшего брата сказала Алиска. — А ты боялась, глупенькая…

Первую статейку мастера они получили уже через три дня:

“РОМАН ТАТЬЯНЫ ГРАФОВОЙ «БРЫСЬ»

КАК ОТРАЖЕНИЕ ФОБИЙ СТОЛИЧНОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ”

Если писатели конца XIX века и вышли из гоголевской «Шинели», то нынешние, в основном, из «Гадких лебедей» братьев Стругацких.

Читая «Брысь» Татьяны Львовны Графовой, все время думалось: вот только стоит там в деталях антуража поменять «склизь» на «бродило», «брысь» на «мокрецов», а «андрон-лукичск» на «болото»… то получится та же самая «Улитка на склоне». Или, скажем, «Пикник на обочине».

С той лишь разницей, что первоисточник был как-то повкуснее написан. И что до невкусного стиля «Брыси», то, жуя и пережевывая это чтиво, начинаешь понимать, почему женщины вяжут на спицах, а мужчины — нет.

И почему мужчины не покупают макраме…

Когда в университете мы изучали прикладную психологию, преподаватель объяснял, что женщины более предрасположены к механически однообразной и рутинной работе.

И вот, оценивая теперь всю трудоемкость создания текста «Брыси», удивляешься усидчивости автора — целых четыре года без устали вязать крючком в псевдостарорусском стиле сказки-лубка и при этом придерживаться жанра социальной фантастики… И все эти временные жертвы принести ради того, чтобы поведать миру всего лишь о своем страхе — потерять тот рай, имя которому Москва конца двадцатого века?

В книгах рекордов Гиннеса зафиксировано много чудаков и чудачек, которые годами отращивали ноготь или складывали из спичек модель Нотр-Дам де Пари. Но ведь натуральный собор, что на острове Ситэ, все равно лучше! Так и стоило ли четыре года вязать в стиле les contes populaires de Russie, чтобы создать эклектическое полотно из данелиевской «Кин-дза-дзы», «Улитки» и «Понедельника, который начинается в субботу»? Тем более… тем более, что по сухому остатку, если пренебречь (не литературы ради, а социального значения для), пренебречь иными художественными ценностями, «Улитка» и «Понедельник» имеют более крепкий идейный базис. Вспомнить даже и ту компоненту восторга от аллюзий, возникавших в юных студенческих душах, когда «Гадкие лебеди» и вторая, якобы «запрещенная» часть «Улитки» ходили по рукам в третьих и четвертых копиях машинописи — ни ксерокса, ни Интернета тогда не было… Зато был КГБ! И как читали и про это «бродило», и про «мокрецов», и как, посмеиваясь, повторяли вслед за главным героем его приговорку-прибауточку — «шерсть на носу»…

А «Брысь»? Если ее выпарить, что в ней останется в сухом социально-критическом остатке? Кроме сожаленья о потерянном рае той Москвы конца века?

О социальной критике хочется говорить потому, что «Брысь» явно и неприкрыто заявлена как памфлет в пока еще модной форме этакой, как ее еще теперь называют, — «антиутопии». Собственно, откуда мода такая пошла? От мрачного журналиста Би-би-си Джорджа Орвелла с его подавляюще-страшным «1984»? Или от совсем невеселого Брэдбери с его «451 градусом»? Или от веселого человека Владимира Войновича с его действительно блестящей «Москвой 2042»? Или от совсем не страшного (и при этом не смешного), но матерого — оттого, что «свой — тусовочный» — Кабакова с его «невозвращенцами»?

Но так или иначе, читая «Брысь», — можно говорить и о традициях, и о тенденциях.

Каковы же традиции?

А в лучших традициях интеллигенции было всегда… бояться. Бояться всего, кроме убитых уже (или самоликвидировавшихся) тигров и драконов. Так вот, нынешние тусовщики столичных литсалонов уже НЕ боятся памятника Дзержинскому на Лубянской площади. И НЕ боятся КГБ, что их поймают и потащат за чтение и обсуждение второй части «Улитки»…

Но все они БОЯТСЯ будущего.

Все им там чудится либо comeback союза коммунистов под православными знаменами и с председателем нового ГБ во главе этого альянса, когда снова все запретят… («и бани все закроют повсеместно», как пел Высоцкий), то снится им постатомное запустение, то привидится им нашествие роботов или клонов-зомби… а то и все вместе взятое, типа коктейля «рыбка», когда после ухода гостей изо всех бутылок все сливается в один сосуд и туда запускается шпротина или килька пряного посола…

Слила ли все свои и чужие страхи в единый сосуд Татьяна Львовна?

Далеко не все, но все же слила.

Налив в тазик от «Кин-дза-дзы» и от Стругацких, от себя лично Татьяна Графова добавила главного своего и типичного для всей столичной тусовки, страха — НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ И НЕ ПИСАТЬ ОТКРЫТО И ПРЯМО.

Ну, писал притчами Евгений Шварц… Но время-то было какое? И вправду могли на цугундер потащить! А эти-то, нынешние? Чего ради наклон пера меняют да левой рукой пишут? Чтобы снова ГБ «не засекло»? Почему пишут сказочки да притчи?

Потому что страшно им. Потому что настоящий страх не в том, что они всерьез верят, будто их внукам придется вместо пива «Хайнекен» склизь болотную хлебать, а в том, что… ах, как бы чего не вышло… Напишу-ка я СМЕЛУЮ, и даже ОТЧАЯННО СМЕЛУЮ сказочку. На всякий случай.

А и публика, которая за 70 лет перманентной боязни просто и элементарно привыкла к такой форме общения, по-прежнему БЛАГОДАРНО ПРИНИМАЕТ ВСЕ ЭТИ УСЛОВИЯ общения «писатель — читатель». И вот еще что удобно! За туманами аллюзий — легко прятать пустоту… отсутствие настоящих мыслей. А публика?