Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса - Артур Конан Дойл Страница 36

3

Наутро ветер дул с прежней силой, хотя небо почти очистилось. Наш гость встал рано, и мы вдвоем пошли прогуляться к берегу. Перед нами открылся грандиозный вид. Огромные волны шли нескончаемой чередой, накатываясь друг на друга, а затем с грохотом обрушивались на камни, поднимая тучи мелких камешков и водяной пыли, наполняя воздух мельчайшими капельками влаги с острым запахом.

Мы стояли рядом и любовались прибоем, как вдруг я заметил, что к нам изо всех сил бежит мой отец. Он поднялся еще до рассвета и пропадал где-то на участке. Увидев, что мы смотрим в его сторону, он замахал руками и начал что-то кричать, но ветер уносил его слова прочь. Мы ринулись к нему, видя, что он хочет рассказать нечто важное.

— Бриг разбился, и все потонули! — выпалил он нам в лицо.

— Что?! — прокричал наш гость.

Я никогда прежде не слышал, чтобы в одном-единственном слове звучало столько радости и восторга.

— Все потонули, и ничегошеньки не осталось! — повторил отец. — Да пойдемте, вы сами все увидите.

Иван Айвазовский. Морской вид

Мы отправились вслед за ним на другую сторону утесов и спустились на песчаный берег. Он был весь усеян обломками, кусками снастей и обшивки, сломанными шпангоутами и какими-то разбитыми бочонками. У самого берега на волнах качался огромный брус, то и дело вздымаясь кверху, словно гигантское копье, а затем снова падая и исчезая в бушующей стихии. Дигби подбежал к какой-то лежавшей невдалеке деревяшке, нагнулся и внимательно ее рассмотрел.

— Боже милосердный! — произнес он наконец и глубоко вздохнул. — Вы правы. Это действительно «Прозерпина», и погибли все до единого. Какой ужас!

Когда он говорил эти слова, его лицо было темным и мрачным, но глаза при этом блестели и сверкали. Во мне начинала зарождаться глубокая антипатия и недоверие к этому человеку.

— Был ли у кого-нибудь хоть малейший шанс выбраться на берег? — спросил он.

— Нет, нет, и весь груз потонул, — ответил мой отец с неподдельной печалью в голосе. — Берега-то тут ох какие коварные. Аккурат за Протоком есть подводный завертыш, и закручивает он аж до самой большой земли. Черт подери, если уж суждено было кому разбиться, что бы им не сесть на камни к востоку, чтоб честный человек собрал, что сгодится по хозяйству. Так нет же, все досталось этим мерзавцам с Аррана, что б им пусто было! Бочку пустую, может, и занесет сюда, а вот сундук какой или тело чье-то — так это нет, даже и не думай.

— Бедняги! — воскликнул Дигби. — Хотя… все там будем, так что без разницы — здесь или где-то еще. Я лишился корабля, но, благодарение Богу, я могу купить себе другой. Их, конечно, жаль, очень жаль. Я предупреждал Ламарка, что нельзя слишком долго дрейфовать у опасного берега, если к тому же и барометр падает. Пусть теперь первый помощник пеняет на себя, жадный пес, надоедливый, вечно сующийся туда, куда не просят.

— Перестаньте ругаться, — перебил я. — Он же мертв.

— Прекрасно сказано, мой юный поборник морали! — парировал он. — Вы бы, наверное, тоже не были столь сладкоречивы, если бы с утра пораньше лишились пяти тысяч фунтов. Ну что ж, слезами горю не поможешь. Се ля ви, как говорят французы. Дела плохи, но могло быть куда хуже.

Отец и Дигби остались на берегу у обломков, я же отправился в Корримейн, чтобы успокоить Минни насчет призрака в окне. Когда я ей все рассказал, она согласилась со мной, что, скорее всего, экипаж бригантины знал о нашем загадочном госте гораздо больше, чем ему хотелось бы. Мы договорились, что я буду наблюдать за ним, но так, чтобы он того не заметил.

— Ой, Арчи, — разволновалась она, — ты уж давай-ка не перечь ему, да не зли его понапрасну-то, ведь у него пистолет и ножище тот. Так оно спокойней будет, если его не задирать.

Я рассмеялся и обещал ей соблюдать предельную осторожность, так что она немного успокоилась. Старик Фуллертон пошел вместе со мной, надеясь разжиться всякими деревяшками, и они с моим отцом долго еще рыскали вдоль берега, однако безо всякого результата, поскольку подводное течение было очень сильным и все унесло к Аррану, в залив Ламлаш.

Удивительно, насколько быстро незнакомец приспособился к жизни на острове и сколь полезным он сделался в нашем хозяйстве. Через две недели он знал весь островок не хуже меня. Если бы не очень приятные воспоминания о кораблекрушении и не кислый осадок, оставшийся у меня после этого происшествия, можно было бы сказать, что в глубине души он мне даже понравился. Характер его походил на климат тропических широт — временами мрачный и грозовой, но большей частью светлый и солнечный. Дигби мог просто так, безо всякого повода вдруг загорланить песню или разразиться шквалом шуток и анекдотов, что было совершенно несвойственно хмурым северянам. В периоды «затишья» он становился замечательным собеседником, ярко и образно рассказывал о людях и их характерах, а также о своих бесчисленных и порой весьма странных приключениях. В жизни мне редко приходилось встречать таких великолепных рассказчиков. Вечерами мы с отцом могли часами сидеть у очага, словно зачарованные, слушая, как Дигби разворачивал пестрые ленты своих повествований, не выпуская изо рта сигареты. Казалось, что его котомка, с которой он прибыл, была набита табаком и ничем больше. Я заметил, что в разговорах у камелька, которые большей частью адресовались моему отцу, наш гость, возможно, сам того не сознавая, играл на слабых струнах характера старика. Рассказы о хитрости, ловкости, о многочисленных способах обмана при добывании денег так и сыпались из уст нашего гостя, и в лице моего отца они находили благодарного слушателя. Однажды я не сдержался и сделал Дигби замечание, когда уже за полночь отец вышел из комнаты, хохоча во все горло и хлопая себя по коленям, поскольку ему чрезвычайно понравилась одна из историй нашего гостя. Речь в ней шла о крестьянах, живших на побережье Бискайского залива. Так вот, ночью, когда бушевал шторм, они привязывали фонари к бычьим рогам и уводили животных вглубь от берега. Затем крестьяне принимались гонять быков из стороны в сторону и заставляли их вставать на дыбы. Экипажи кораблей, находившихся в море, принимали эти фонари за огни других судов и смело шли на сближение с ними, в результате чего оказывались выброшенными на скалистый берег.

— Не надо рассказывать старику подобные вещи, — возмутился я.

— Мой юный друг, — доброжелательно ответил Дигби, — ты еще ничего в жизни не видел. У тебя, безусловно, сформировались идеалы и представления о благородстве, чести и всяком таком прочем. Ты возвел их в догму, что свойственно умным молодым людям вроде тебя. У меня тоже были представления о добре и зле, но очень скоро они рассеялись, словно туман. Все эти помыслы и стремления сродни тонкому глянцу, который реальная жизнь безжалостно сдирает своим наждаком. Я вступил в жизнь, как и все, с чистой и цельной душой, но сейчас на ней больше ран, рубцов и шрамов, чем на моем теле. Я не преувеличиваю, вот, взгляни. — С этими словами он расстегнул куртку и показал грудь.