Кто придет на «Мариине» - Игорь Бондаренко Страница 36

— Добрый вечер, господин Фак, — крикнул он еще с порога. — Цезарь! Шегги! На место! — приказал он собакам.

Фак выбрался из кабины:

— Здравствуй, Томас!

— Рад вас видеть, Максимилиан. Заходите. У меня, правда, сегодня немножко шумно.

— Туристы?

— Да.

В ресторане кто-то играл на аккордеоне, и два голоса, мужской и женский, негромко пели.

Фак прошел за Томасом в ресторан, к отведенному для него месту в северной комнате, украшенной ветками, длинными, причудливой формы корнями, виноградными лозами. Весь ресторан Томаса был сделан в духе старого тирольского дома, и убранство внутри было таким же простым, как и полагалось в таком доме, — ветки, цветы…

Томас через несколько минут принес зайчатину, вино, салат, фрукты.

Фак понимал, хозяин очень занят: надо обслужить туристов.

— Иди, Томас. У меня все есть, спасибо. Если нужно будет, я позову тебя.

В соседней комнате пели гости. Тягучая, мощная мелодия показалась Факу знакомой. Мелодия была красивой, но, к сожалению, слишком выделялся высокий голос. «Да это русские!» — Фак направился в соседнюю комнату. Он давно не видел русских.

Что-то в них изменилось. Но что? Они, конечно, совсем не так одеты, как в войну. Но дело не только в этом. Он стал вспоминать русские слова, хотел подойти к туристам, поговорить: «Черт побери, я крепко все позабыл…»

Фак сначала был на Урале, валил лес, а потом его перевели в другой лагерь для военнопленных. Из глубин памяти выплыл пустырь с пешеходными дорожками, обсаженными «вениками». Почему-то эти зеленые кусты назывались «вениками». Ведь веники у русских были совсем другими…

Туристы спели еще две песни. Стали собираться. Рукопожатия. «Данке шен, данке шен…» Одна высокая черноволосая девица свободно болтала по-немецки и тоже повторяла: «Шен данк, шен данк», — как говорят не в Австрии, а в Германии, видно не раз бывала там…

И Томас, и Мария вышли провожать гостей. Это вызвало оживление, улыбки…

— Ты был в Сибири, да? — спросил Томас, вернувшись.

Томас несколько раз спрашивал Фака об этом и то ли забывал, то ли лишний раз хотел поговорить об этом, и каждый раз Фак отвечал:

— Да, в Сибири.

Фак не был в Сибири, но, по рассказам, Урал — та же Сибирь. Тот же лес, те же холода… Но на Урале Фак чувствовал себя лучше. Южные сухие степи наводили на него жуткую тоску, вызывали чувство безысходности… Именно здесь он заболел. Потребовалась срочная операция, и русские врачи сделали ее, спасли его… Этого, конечно, нельзя было забыть…

Фак тоже стал прощаться. Заметно посвежело. Уже стоял глубокий вечер. Теперь тянуло холодом не только снизу, от реки, но и с гор подул холодный ветер.

Включив вторую передачу, Фак начал спуск. Тысячи огней мерцали внизу. Весь город был освещен, широкая черная лента реки разрезала его на две части.

— Как съездил, Мак?

— Все в порядке.

Час был ранний, но Ингрид была уже одета. «Может, она еще не ложилась?» — подумал он ревниво. У Максимилиана не было причин для ревности. Но он знал ту среду, в которой жила Ингрид, — ночной ресторан, эстрада…

— Ты хочешь кофе? — спросила она.

— Пожалуй, — ответил Фак.

У Ингрид была небольшая двухкомнатная квартира. Из маленькой кухни все было слышно в гостиной, где устроился Фак в кресле с журналом в руках.

— Знаешь, Иоганн попросил меня проинтервьюировать нескольких лиц в Австрии.

— Это связано с его репортажами? — поинтересовалась Ингрид, появляясь с чашками на подносе.

— Да. Мне не хочется браться за это дело, но я не мог отказать ему.

— Пей, а то остынет. — Ингрид опустилась в кресло напротив. Легким, заученным движением она чуть вздернула юбку, чтобы та не помялась. В этом движении было много природной грации. Фак любил наблюдать, как она одевается, расчесывает волосы, подкрашивает губы, ресницы…

— Хочешь, я подвезу тебя? — предложил он.

— Спасибо, Мак. Но я должна на минутку забежать к портнихе…

— Хорошо, — сказал он, — у меня есть время. Поедем.

— Ты зайдешь за мной? — спросила Ингрид, чмокнув Максимилиана в щеку, когда он остановил машину у «Парамона».

— Да, наверное.

— До вечера, дорогой.

Ингрид выпорхнула из машины и скрылась за широкой стеклянной дверью.

Фак решил поехать домой, немного поспать, а потом уже посмотреть материалы, которые ему оставил Иоганн. Но когда приехал к себе, то понял, что не сможет заснуть, пока не заглянет в рукопись Мирбаха. Он открыл бар, достал оттуда бутылку вина.

В раскрытую форточку тянуло запахом меда — аромат источали цветы на клумбе. Фак распахнул окно настежь. Район, где он жил, располагался на возвышенности, неподалеку от Венского леса. Отсюда хорошо был виден город.

Легкая дымка уже висела над городом. Самый высокий шпиль собора святого Стефана виднелся только наполовину, его верхняя, тонкая, как игла, часть как бы растаяла в вышине, зато зеленый сферический купол собора святого Петра, расположенный значительно ниже, был отчетливо прорисован. Еще левее и ближе торчали два шпиля Фотифкирхе. Хорошо были видны башни ратуши. Насколько хватал глаз, до самого горизонта, тянулись крыши различной конфигурации — плоские, островерхие, с башенками.

Максимилиан расстегнул ворот рубашки и прилег на диван. По привычке он взял свежие газеты, скользнул взглядом по заголовкам.

Просмотрев «Ди прессе», Фак взял «Винер цайтунг». Его корреспонденты сообщали, что вчера закончились спектакли «Комеди франсез».

Все было обычно в мире, ничего особенного не произошло: торговали, играли, воевали… Фак дотянулся до бутылки, налил вина. Оно чуть отдавало горчинкой, когда подержишь его во рту. Максимилиан выцедил четверть стакана и принялся за рукопись Мирбаха. Первая глава называлась: «Имеем ли мы право забыть?»

«Процесс над убийцами из Освенцима длился так долго, — писал Мирбах, — что он утратил свою политическую остроту. К нему привыкли, больше того, о нем забыли. Половина опрошенных мной жителей Франкфурта не знала имен главных подсудимых. Полицейский, которого я спросил о Клере, Мулке и Богере, посоветовал мне обратиться в справочное бюро. Одна из продавщиц высказала предположение, что Мулка и Клер — политические деятели, молодой рабочий ответил, что Богер — спортсмен-лыжник, элегантно одетая дама сказала, что Богер — писатель… Кто же такой Богер на самом деле?

«Моя сердечно любимая Марианночка! Дорогие мои девочки! Этими строками я хочу закончить сегодняшний чудесный день бабьего лета. Хочется, чтобы для вас этот день прошел так же спокойно и гармонично, как и для меня, — в тихом одиночестве, с милыми мыслями о моих дорогих женщинах».