Шерлок Холмс и Золотая Птица - Фрэнк Томас Страница 37

— Что ты снова связался с Доусоном, я услышал около трехмесяцев назад, — сурово произнес Холмс. — Что мне с тобой делать, Сэм?

— Не волнуйтесь, мистер Холмс. Может быть, все не так плохо,как вы думаете. — Атлет нервно попятился к двери. — Берегите себя, мистерХолмс.

С этими словами он ушел. Это был необычный разговор, но язнал, что после дела с бриллиантом «Санси» Сэм Мертон испытывал перед Холмсомблагоговейный страх.

С лица моего друга исчезло недовольное выражение, он забыл озаблудшем бойце и бросился к коробке. Ловкие пальцы Холмса мгновенно справилисьс бечевкой.

— Давайте посмотрим на приз, Ватсон, но с осторожностью. Какговорят наши американские коллеги, мы имеем дело с горячим картофелем.

Сняв крышку, Холмс извлек статуэтку из коробки, поставил еена стол и отступил назад, чтобы осмотреть вещь, вызвавшую столько насилия исмертей.

Это была та самая Птица, которую мы видели в кабинетеДоусона в клубе «Нонпарель». Статуэтка была сделана из странного беловатогозолота и сверкала в лучах утреннего солнца. Хищный клюв напоминал орлиный,цепкие когти легендарной Рух, казалось, были способны схватить миниатюрный мир.Я никогда не видел столь изумительной работы.

Холмс бегло осмотрел предмет с помощью лупы и, видимо,остался доволен.

— Похоже, это подлинник, Ватсон. И все же я хотел быпроконсультироваться у искусствоведа. Но у нас мало времени.

— Вы думаете, Чу попытается отобрать ее у нас?

— Он приказал совершить налет на логово Доусона. Наше с вамижилище ничего подобного не выдержит. Однако Чу должен еще придумать, какимобразом отнять у нас Птицу, и пока коварный азиат занят разработкой плана, мыбудем действовать.

Оставив коробку и бечевку на столе, Холмс поспешно завернулстатуэтку в газету. Сунув драгоценный груз под мышку, он обратился ко мне:

— Пойдемте, Ватсон, мы должны быть стремительными, какптицы.

Я последовал за ним. Мы поднялись по лестнице на второйэтаж. Холмс открыл дверь комнаты, которую мы использовали как чулан; честноговоря, я даже не мог вспомнить, когда в последний раз заходил сюда. Здесьстояли полки с книгами и объемистыми пачками газет. В углу поместился мойстарый армейский сундучок: комната была завалена разнокалиберной рухлядью,посеревшей от пыли. Все это я видел много раз. Но одна стена полностьюизменилась. Возле нее стояла дубовая скамья со спинкой эпохи Якова I, накоторой могли разместиться двое. По бокам располагались столики. Мне показалосьстранным, что скамья была немного утоплена в стену.

— Когда два года назад вы решили отдохнуть, я приказалпроизвести здесь небольшую перестройку. Помните, старина, как сильно вызагорели на морском побережье?

Говоря это, Холмс указал мне на скамью. Холмс запер дверьчулана, что было очень странным, уселся рядом со мной. Его пальцы надавили надубовый боковой поручень, и мне показалось, что я падаю в обморок: скамьявместе со стеной двинулась, совершила полуоборот и замерла. Перед нами былатемная комната соседнего дома, вплотную примыкавшего к нашему.

Холмс чиркнул спичкой, осветив скромную мебель и давно неметенный пол. Я наконец обрел дар речи.

— Где мы, Холмс? — Голос мой заметно дрожал.

— В доме Ганса фон Круга, известного лингвиста изМюнхенского университета. Профессор взял отпуск в университете, чтобы закончитьисследование о связи между древним корнуэльским и халдейским языками. Еготеория имеет последователей в академических кругах, он опубликовал несколькостатей по этому вопросу. Они переведены с немецкого, и при случае вы можетеознакомиться с этими любопытными работами.

— Где… где сейчас профессор?

— Рядом с вами, старина. Я и есть профессор фон Круг. Покрайней мере бываю им время от времени последние два года. Правда, сегодняпрофессор немного изменит внешность. Но совсем чуть-чуть, иначе идея несработает.

Изумленный, я позволил Холмсу провести меня смеханизированной скамьи и усадить перед внушительным туалетным столом с большимзеркалом. Здесь стояло множество флаконов и банок. Бесчисленные подставки былиувешаны париками, накладными бородами и усами. Холмс с профессиональнойневозмутимостью гримера рассматривал в зеркале мою удивленную физиономию.

— Нам следует хорошенько скрыть ваше лицо. Профессорхудощав. Его главная прилета — роскошная белая борода, разумеется, скрывающаяпол-лица. Он также очень близорук. Носит очки с толстыми стеклами. Большинствопопадающихся ему навстречу людей замечают его горб и отворачиваются.

— Горб?

— Да. Профессор горбат, но довольно быстро передвигается спомощью трости.

Не слушая мои слабые протесты, Холмс уже накладывал темныйгрим на мои щеки.

— Знаете, Ватсон, это должно сработать. Как это я недогадался попросить вас сыграть профессора раньше! Было бы неплохо, если быШерлок Холмс и профессор прошли по улице навстречу друг другу.

— Послушайте, вы очень хорошо владеете искусством грима, новряд ли я подхожу для такой игры.

— Не беспокойтесь, Ватсон, это гораздо проще, чем кажется.Люди крайне невнимательны. Разве я не заявлял вам тысячу раз, что гомо сапиенсобладает зрением, но на самом деле не видит. Ведь большая часть людейинтересуется только собой. Они видят окружающий мир, но мало запоминают. Однакодля защиты от любопытных глаз, которые, я уверен, следят за Бейкер-стрит, мынаденем на вас бороду, очки и свободную одежду фон Круга. Добавьте сюдаскрюченную спину — и вас никто не узнает. Кстати, во время ходьбы вам следуеткак можно резче взмахивать тростью. Не забывайте об этом. Маленькие дети иногдапытаются дотронуться до спины горбуна: существует поверье, что это приноситудачу. Если вы будете махать в разные стороны палкой, эти паршивцы не отважатсяподойти к вам.

— Но, Холмс, это странно. Ради Всего Святого, объясните мне,для чего этот горб?

— Иногда необходимо предусмотреть кое-какие ситуации.Однажды мне захотелось получить возможность вынести из дома, не возбуждаяподозрений, довольно крупный предмет. В соответствии с моими чертежами Дэзенс,знаменитый мастер из Нью-Йорка, изготовил великолепный горб. Внутри горбабудет, естественно, Золотая Птица.

Я почувствовал, что от изумления у меня отвисла челюсть, имолча покорился. Через пятнадцать минут меня не узнала бы и родная мать. Я самедва узнавал себя в зеркале.