Формула смерти - Фридрих Незнанский Страница 38

— Был. В номере точно никого не видел.

Володя видел. То есть в номере он действительно никого не видел, но не заметить Олесю в коридоре гостиницы со своего поста просто не мог. Однако и говорить об этом тоже не видел особого резона.

Они с ребятами между собой толковали насчет этой ситуации, и как-то так вышло, что все дружно оказались на стороне Егора. Во всяком случае, не на стороне обманутого Соболевского. Эта связь Егора и Олеси была для них как бы самым убедительным подтверждением того, что не все еще на свете можно купить за деньги. Вот почему Володя, пока не случилось ничего противоречащего его понятиям о чести настоящего охранника, решил начальству ничего лишнего не докладывать. Тем более что никакими прямыми уликами, изобличающими физическую связь Олеси Викторовны и объекта его охраны, он пока не располагал.

Он предупредил Ивана Кирилловича, что собирается покинуть свой пост до утра, и тот согласился с его доводами. Завадский вообще не видел большой угрозы непосредственно для жизни Егора, а контакт с Олесей Викторовной под одной крышей с его родителями вряд ли был возможен. То есть для Егора, может, и да, но не для Олеси Викторовны. Что-что, а уж ее-то амбиции, ее претензии к жизни он, кажется, успел изучить хорошо. А иначе какой же он начальник охранной службы?

Так Егор оказался фактически предоставлен самому себе, и он эту свободу использовал как мог, то есть на все сто!

Днем погода стояла отличная, солнечная, а вечер выдался дождливый. Как часто бывает в московском предзимье, погода менялась быстро; вместо положенного по сезону снега шел мелкий, нудный дождь. Но, как ни странно, он, казалось, и шел-то для того только, чтобы сделать в глазах Егора столицу еще краше, еще притягательнее.

Уличные огни, нарядно отражаясь в мокром асфальте, словно рисовали светом плавную дугу Воробьевского шоссе, повторяющего Лужнецкую излучину Москвы-реки. Но главная красота ждала его впереди… Егор даже ахнул, оказавшись на подступах к смотровой площадке. Здесь, высоко над городом, горели разом фары сотен специально съехавшихся сюда машин. Свет их, заливая и саму площадку, и шоссе, и ведущую к университету аллею, возносился вместе с фосфоресцирующей дождевой смесью к горящим мощным фонарям смотровой площадки и, растекаясь в мокром ночном воздухе, заполоняя все видимое глазу пространство внизу, на противоположном берегу, сливался с мириадами огней мегаполиса, раскинувшегося, насколько хватало глаз, по всему окоему…

Перед тем как выйти из машины, он огляделся. Всюду машины, мотоциклы, молодые лица, рокерские куртки, шлемы — такая привычная и такая дорогая его сердцу картина!

— Ребята, смотрите, кто к нам приехал! — услышал он Катъкин счастливый крик, едва открыл дверцу. — Смотрите, кого я вам сегодня добыла!

— О, Калаш! Ура! — Тут же его окружила толпа автомобильного люда.

— Что, надоела эта сраная Франция? Ну и правильно! Ты ведь наш!

— Чего, посмотреть приехал? А слабо тебе, Калаш, с нами погоняться?..

— На чем погоняться? — не понял Егор, ошарашенный этими летящими отовсюду криками. Кто-то совался здороваться, кто-то хлопал по плечу.

И сразу со всех сторон посыпались объяснения, одно перебивая другое:

— А мы для чего здесь, по-твоему, собрались-то?

— У нас хобби такое — ночные гонки по городу. К примеру, отсюда и до Петровки. А потом обратно. Кто быстрее долетит…

— Как — на чем? Сегодня, например, на легковухах. А бывает, что и на мотоциклах. Ты на чем сюда приехал? На «ауди»? Вот на ней и поедешь! Если не сдрейфишь, конечно!

— Сколько ж вас тут? — спросил Егор у прорвавшейся к нему Катьки. — И вообще, может, ты поточнее объяснишь, что это за шабаш?!

— Рейсинг то есть?

— Рейсинг — это что значит?

— Неужели на Западе про это не пишут? — удивилась Катька и стала пояснять: — Это ж теперь по всему свету! Есть дрэгрейсинг, а есть гелендж, стрит-рейсинг.

— Ну что это значит-то? — уже нетерпеливо спросил Егор.

— Дрэгрейсинг — это когда вот так собирается машин триста — четыреста, а то, бывает, и вся тысяча, и гоняют ночью. Иногда вот здесь гоняем, на Ленгорах, а есть еще трассы в Яхроме или Бронницах… Ну Брон-ницкий-то полигон ты должен помнить!

Бронницы Егор помнил — бетонка, проложенная в чистом поле.

— Да там же совсем коротко, Кать!

— А нам много и не надо — четыреста два метра. Зато заезд по сорок — шестьдесят машин сразу. Представляешь, сколько вони и треска?

— Значит, сегодня будет этот самый… дрейсинг?

— Не дрейсинг, а дрэгрейсинг, — строго поправила Катька. — Нет, сегодня у нас будет стрит-рейсинг, то есть гонка по городу. Покажешь нашим класс?

Егор почесал затылок. А, была не была! И вслух:

— А чего, давай попробую!

Возможность попробовать себя в этой необычной гонке сразу как-то оживила его. Придумают же, черти! Катька исчезла куда-то ненадолго, потом снова появилась:

— Значит, так, я уже все с Веркой проговорила. Верка у нас диспетчер, чтоб ты знал. Ну вот. Она тебя поставит в пару с Гришкой Седым. Гришка у нас чемпион, может, самый лучший. Вдвоем поедете, понял? А все остальные — уже потом. Но учти сразу: Гришка отсюда до Петровки и обратно — за восемь минут гоняет, рекорд у него такой.

Егор прикинул. Ночью, да по городу, это какая ж у этого Гришки должна быть скорость-то?

— А ты не заливаешь?

— Зачем мне? Ну не веришь — проверишь. А пока считай, что это легенда. — И вдруг попросила как-то совсем по-детски: — Побей его, а, Егор? А то он чего-то так нос задирать начал…

— Ох, Кать… нуты даешь. Попробовать, конечно, можно, о чем говорить? Но ведь трасса почти забытая, не знаю…

— Да что тебе трасса? Просто поедешь по улицам, по проспектам. А город — он и есть город. Неужели не сориентируешься? Никогда не поверю!

Егор выкатил на стартовую позицию, бросил последний раз взгляд на город. Ночь, Москва светится миллионами огней так, словно ее специально иллюминировали в честь его приезда. Он с юности любит эти места: поросшие лесом горы, смотровую площадку, метромост, устье Комсомольского проспекта, радующие глаз силуэты высоток и чуть в стороне — прекрасный абрис Новодевичьего монастыря…

Он уселся поудобнее, бросил взгляд на соперника. Гошка Седой был бритоголовый малый, веселый, белозубый, похожий на бандюка. Егору понравился. С характером паренек. И тут же обругал себя. Расслабился: ах красота, ах паренек, а Гошка вон собран, готов в любой момент сорваться с места.

И сорвался, набрал за какие-то шесть-семь секунд сотню, а еще через три — уже сто тридцать километров, так что Егору, еще не адаптировавшемуся после Франции и прозевавшему момент старта, пришлось, для того чтобы догнать Седого, раскрутиться аж до ста семидесяти! «Врешь, не уйдешь!» — весело подумал Егор, газуя.