Расписной - Данил Корецкий Страница 38

– Заткнись, жидяра, насмерть забью!

Вольф схватил полицая за шиворот и оттащил в сторону:

– Ты что, дед? О душе пора думать, а не махаловки затевать!

Тот резко повернулся.

– Заткнись и не лезь! – гаркнул он с неожиданной и непривычной властной интонацией. – Стой тихо и дыши в тряпку, пока до тебя дело не дошло! Что ты про душу-то знаешь? Мне твоя немчура не только в душу наплевала, всю жисть искалечила! Паскуды! Я пацаном был, только восемнадцать стукнуло, они меня посулами сманили! Потом сами сбегли, а меня на муки бросили! И ты такой же гад!

– Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?

– Да при том! Ты с ним – два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь… И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля – я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!

Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.

– Ты, сука, что думаешь, – медленно и зловеще произнес он, – я твой фуфловый базар слушать буду?

Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.

– В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!

– Глохни, старый козел, – без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь – быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.

Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.

– Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?

Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.

– Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!

Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:

– Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.

– Это точно, мы на русской земле, – поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.

– Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться

– выходите!

Но вызов принят не был. Толпа начала молча расходиться. Головко остался лежать на полу. Он не был никому нужен. Заступались не за него – выступали против Вольфа.

Волк подошел к Шнитману. Тот уже встал на ноги и платком оттирал перепачканное лицо. Кровотечение прекратилось.

– Ну как, нос дышит?

– Дышит вроде. Спасибо, Володенька, он бы меня и вправду насмерть забил.

– А с чего вы завелись?

– Не знаю. Ни с того ни с сего. Подошел и ударил. Меня никто никогда не бил! Я его… Я… Шнитман осекся.

– Слушай, а тут Перепела знают?

– Вряд ли.

– А… А как же тогда?

Он растерялся и даже стал ниже ростом. Но через минуту снова распрямился.

– Как ты его уделал! Раз – и все! Я и не заметил – а он уже подыхает! Где это ты так научился, неужели в тюрьме?

– А то где же? – ответил Вольф. – Тюрьма – школа жизни.

– Я тебе заплачу, – лихорадочно зашептал Шнитман. – Охраняй меня, Володенька, охраняй… А этого гада кончить надо, чтоб все узнали… Соглашайся, Володя, мне теперь надеяться не на кого! Деньги везде нужны…

Вольф усмехнулся:

– Странный ты человек, Яков Семенович. Деньги, деньги… Неужели еще не понял, что в тюрьме это не главное? Здесь здоровье нужно да везение. Фарт – по-нашему. За деньги их не купишь… И потом, мы в особорежимной зоне, тут деньги не ходят. У тебя они есть?

– Сейчас и вправду нет, отобрали. Но потом-то подгонят… Или на воле, рассчитаюсь.

– Через двенадцать лет?

– Ну хочешь, скажи адрес – в Москве или где угодно, и туда каждый месяц будут бабки носить. Пока. Попомнишь мое слово – скоро на волю выйдем. Амнистия или указ какой – не знаю, но выйдем. Я тебя и там не забуду.

– Это пустой базар, Яков. Здесь расклады одни, на воле другие. Там пути-дорожки обычно расходятся.

– Нет, я коммерсант, я все рассчитал. Ты надежный и опытный человек. Скоро такие будут в большой цене.

– Когда «скоро»?

– Очень скоро. Начнется другая жизнь, у людей появятся большие деньги, им понадобятся охранники, телохранители, специалисты для всяких деликатных дел…

Вольф усмехнулся:

– Ладно, я за тебя подписку брошу [74] . Но убивать никого не буду, выбрось это из головы. И постарайся не заводить врагов. Потому что я тут долго не задержусь.

– Что?!

– Ничего. Я пошутил. А может, и не пошутил. Но меня в любой момент могут выдернуть на этап: за побег ведь положено добавить срок.

– А-а-а, вон ты о чем… Это будет плохо для меня. Очень плохо.

Шнитман расстроился.

* * *

Наступила короткая осень, стремительно холодало. Когда утреннее построение перед запуском в рабочую зону затягивалось, зэки ежились и втягивали головы в плечи. С каждым днем чувствовалось приближение зимы.

Станки в деревообрабатывающем цехе были немецкими, на станинах отчетливо читался год выпуска: 1929, 1932, 1935. Неизвестно откуда поступили в НТК-18 эти напоминающие о предвоенной дружбе с Германией реликты, но несмотря на повышенный шум и вибрацию, работали они вполне нормально. Дядя Иоганн считал это символичным.

– Прошло полвека, а изготовленное на нашей исторической родине оборудование по-прежнему безотказно. И мы, немцы, находящиеся в неволе за свои убеждения, соприкасаемся с прекрасным вечным металлом, олицетворяющим силу и мощь нации, ее неуничтожимость. Когда мы победим, я поставлю эти станки на пьедестал!

Фогель был нарядчиком, он ходил в тщательно выглаженном синем халате, из нагрудного кармана которого торчали бланки нормовыработки и шариковая ручка. Каждый, кто работал в цехе, зависел от него, потому что выполнение плана позволяло лишний раз отовариться в ларьке, получить внеочередную посылку, а то и свидание. Дядя Иоганн неоднократно приписывал Вольфу объем работы, спасая его от штрафного изолятора, но каждый раз предупреждал: