Демон в моих глазах - Рут Ренделл Страница 38

– Похоже, что будет дождь, – после того как Артур очистил тарелку, тетушка взяла и тут же вымыла ее. Закончив, она встала у окна и стала внимательно смотреть на крыши домов на Мертон-стрит. – Не забудь взять зонтик.

Однажды Артур запротестовал и сказал, что для того, чтобы пройти каких-то несчастных двадцать ярдов по улице даже под дождем, ему не нужны ни зонт, ни шляпа, а если идет снег, то он не обязательно должен укутывать горло шарфом. Теперь он стал взрослее и больше уже не протестовал. Артур понял, что если будет молчать, то не услышит слов, которые вызывали у него приступы бессилия и стыда:

– А вот когда ты заболеешь, как в прошлый раз, то опять будешь ждать, что я разобьюсь в лепешку, ухаживая за тобой.

Поэтому он молчал и даже не пытался спорить, что может провести лишний час в кровати, вместо того чтобы сидеть перед бойлером и читать газету. Тетушка ходила по дому, выкрикивая через равные интервалы: «Без десяти девять, Артур»; «Девять, Артур». Когда он собрался уходить, за десять минут до начала работы, она вышла на крыльцо вместе с ним и подставила ему щеку для поцелуя. Артур всегда вспоминал эти поцелуи, когда, предаваясь воспоминаниям, думал о том, какие у них были прекрасные отношения. Именно тогда он затаил сильный гнев против матери Берилл, которая однажды сделала тетушке бестактное замечание:

– Ты так подставляешь мальчику щеку, Грейси, как будто демонстрируешь врачу чирей на шее.

В то утро он, как обычно, поцеловал ее. Много раз с тех пор Артур жалел, что не задержал губы у нее на щеке или не обнял ее за покатые плечи. Но думать так значило немного фантазировать и отождествлять себя с героями фильмов – сам Артур понятия не имел, как надо целоваться или обниматься. На этом месте он всегда прекращал свои воспоминания, потому что ему всегда приходил в голову тот единственный способ, которым он умел закончить объятие…

В одиннадцать, когда Артур занимался бухгалтерскими книгами «Грейнерс» в комнате рядом с производством – в то время еще не было маленького офиса из стекла и дерева, – в комнату вошел мистер Грейнер вместе с миссис Гудвин. Он видел их как сейчас: мистер Грейнер откашливается, а у миссис Гудвин по щекам текут слезы.

– Отошла… Сердце… упала прямо у меня на глазах… и отошла, Артур. Никто ничего не мог сделать.

Кто-то пришел и переодел тетушку. Артур не позволил служителям крематория забрать ее раньше следующего дня. И он знал, что был прав. В первую ночь после смерти за мертвыми надо следить. Вот он и следил за ней. И думал обо всем том, что она для него сделала. О том, кем она для него была – матерью, отцом, женой, советчиком, домработницей и самым задушевным другом. Спокойное восковое лицо с крупными чертами лежало на чистой белой наволочке. Артур тянулся к ней, отчаянно желая, чтобы она вернулась – но для чего? Чтобы он стал лучше, чем раньше? Чтобы он смог доставить ей такое удовольствие, какое никогда раньше не доставлял? Чтобы что-то объяснить ей или чтобы она что-то объяснила ему? Артур не думал об этом и боялся к ней прикоснуться, боялся даже провести своим холодным пальцем по ледяной щеке тетушки. Пульс в его голове стучал зло и настойчиво.

Вот уже почти шесть лет Артур не выходил на ночную улицу один. Но в тот вечер он вышел в девять тридцать вечера, оставив тетушку одну. Пройдя через проезд на Мертон-стрит, шел по ней и шел, пока не дошел до паба, в котором его не могла знать ни одна живая душа. Там он выпил два бренди.

Больницу от набережной отделяла полоса перепаханной бомбами земли, которая уже успела зарасти сорняками. Здесь же находились железнодорожные пути и пешеходный мост, проходивший над ними. Артуру ни к чему было переходить через пути. Путь домой лежал по длинной тропинке, которая шла мимо построек и таунхаусов к Хай-стрит. Но Артур прошел на разбомбленный участок и бродил там, среди гор булыжников, пока не увидел девушку, почти бегущую по мосту.

Бриджит О’Нил, студентка медицинского училища. Она закричала, когда увидела его, закричала еще до того, как он до нее дотронулся; но на этом пустыре не было никого, кто мог бы ее услышать. Девушка пыталась убежать, споткнулась о кирпич и упала. Вот там, на земле, он и задушил ее голыми руками, и там же он и оставил ее, вернувшись темными закоулками на Магдален-хилл. Скоро он уже спал. Провалился в сон, почти такой же глубокий, хотя и не вечный, как тот, которым навсегда заснула его тетушка Грейс.

Артур никогда не ухаживал за ее могилой. Трава проросла по краям плиты, а имя тетушки было закрыто плющом. Артура со всех сторон окружала смерть – холодная, прокисшая и заплесневелая, а не та теплая, о которой он мечтал. Он понял, что опять жаждет смерти, и, испуганный и измученный этим желанием, которое могла излечить только сама смерть, вернулся к остановке автобуса, прачечной и воскресной генеральной уборке квартиры.

Любовь обычно лечат любовью. Антони понимал: что бы ни произошло между ним и Линтией, это, в лучшем случае, несколько отвлечет его от Хелен. Ну и что в этом плохого? Он любил Хелен глубокой, нежной и ни на что не похожей любовью. Было бы глупым ожидать, что подобные чувства можно прекратить простым усилием воли. Но любовь разнообразна, и многие лики этой любви могут легко отвлечь его от той, единственной…

Поэтому Антони направился на Бразенос-авеню если и не как веселый, процветающий ухажер, то уж точно как человек, имеющий перед собой ясную цель. В жизни ему очень редко отказывали. Его мысли полетели по накатанной дорожке: может ли случиться так, что одинокая вдова, старше его по возрасту, вдруг ему откажет? Когда он позвонил, дверь практически мгновенно распахнула сама Линтия, которая молча втащила его в квартиру и обняла за шею. Позже он благодарил бога за то, что не ответил ей так, как хотел. Видимо, даже в том своем состоянии он почувствовал, что это поцелуй счастья, такого большого, что оно, несомненно, подразумевает наличие третьей стороны.

В гостиной сидел Уинстон. Они пили шампанское. Антони быстро поставил свою бутылку красного бордо на буфет, туда, где ее никто не заметит.

– Ты можешь первым поздравить нас, – сказал Уинстон. – Ну, то есть не самым первым, если считать Лероя.

– Итак, вы женитесь, – это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

– В субботу через неделю, – ответила Линтия, опять обнимая Антони. – Ты обязательно должен быть.

– Естественно, он будет, – заявил Уинстон. – Мы бы сказали тебе и раньше, потому что приняли решение еще неделю назад, но сначала хотели убедиться, что Лерой не будет против.

– И как он?

– Все в порядке, – рассмеялся Уинстон. – Правда, когда Линтия сказала, что выходит замуж за меня, он сказал, что лучше бы это был ты.

Так что Антони тоже пришлось над этим посмеяться, выпить шампанского и выслушать романтический, но совсем не сентиментальный рассказ Уинстона о том, как он всегда хотел жениться на Линтии, но думал, что навсегда потерял ее после того, как она вышла замуж. А потом, ведомый надеждой, проехал вслед за ней полмира. Однажды Хелен говорила Антони, что на счастье лучше всего смотреть чужими глазами. Мысленно он сказал себе, что все ее цитаты и эта ее английская литература его окончательно достали. Она еще хуже, чем Джонатан Дин. После этого Антони отправился к себе, чтобы продолжить работу над диссертацией.