Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова Страница 39

— Прошу, простите… — пролепетал Максим Максимович, видя, каких трудов стоило господину Керну вспоминать горчайшие, возможно, обиды в своей жизни.

— Не утруждайте себя сочувствием, прощайте, — опомнившийся Борис Георгиевич резко открыл бювар с документами, дав понять, что аудиенция закончена.

Выйдя из кабинета, потом из здания, Грушевский еще долго не мог прийти в себя. Пришлось срочно заедать неприятное впечатление от визита. Поскольку за рулем мотора был Тюрк, а Максим Максимович был слишком грустен и задумчив, на этот раз ресторан выбрал Иван Карлович. И это оказался, разумеется, не обычный трактир средней руки с унылой желто-зеленой вывеской, как на всех недорогих трактирах для среднего и мелкого чиновничества. Впервые отобедав в знаменитом ресторане «Кюба», Грушевский, хоть и впечатленный ценами, но полностью удовлетворивший изнывающее от тоски нутро изысканными яствами, не стал отчитывать Тюрка за самоуправство. И то правда, выложив по рублю с полтиной на брата, компаньоны получили второй завтрак, который включал, кроме всяческих côtelettes d'agneau aux pointes d'asperges, отличные рейнское и мадеру. Вот уж не думал Грушевский, глазея во время прогулок на удивительную мигающую электрическую рекламу «A. C-U-B-A-T», что когда-нибудь сподобится еще и отобедать в рекламируемом заведении.

— Любопытно, как-то там наш любезный господин Призоров проводит время? — за последней рюмкой на посошок задумался Грушевский. — А еще товарищ называется! Все это время скрывал от нас столько информации.

— Завтрашним поездом он привезет Зиновия.

— Надеюсь, отныне он будет больше нам доверять. Хотя, может, и не стоило бы… — лукавое выражение появилось на его лице. Усы пошевелились, скрывая довольную улыбку. — Давайте прогуляемся по набережным… по Калашниковской например?

— Я как раз хотел предложить зайти во флигель у конторы Брока, — определенно, Иван Карлович не обладал быстротой ума и тонкой иронией.

— Тьфу, ну что вы за дуб!

— Какой дуб?

— Стоеросовый! — вспылил Грушевский, но махнул рукой на задумавшегося Тюрка. Наверное, вспоминает ботанический справочник, решил Максим Максимович. — Поехали, поехали.

Если бы знал Максим Максимович, чем обернется это роковое решение и чему оно едва не помешает, он бы лучше и впрямь просто прогулялся по набережным до того часа, на который было назначено свидание с Колей и знакомство с Афиной. Когда они прибыли на место, то стало понятно, что вариантов, где именно находится квартира, пригодная для революционеров, не особенно много. В соседнем дворе с ломовой конторой был детский приют, в другом стоял большой купеческий дом, запертый, давно обветшалый и заброшенный. А вот флигелек позади купеческого гнезда находился в достаточно сносном для проживания состоянии, хотя тоже был далеко не нов. Дворник в красной рубахе, некогда белом фартуке с овальной начищенной бляхой и свистком на шее за небольшую мзду сообщил, что купец Якунчиков давно изволят проживать в другом своем доме. А этот стоит запертым уже, почитай, лет десять. Флигель сдают, это да, но желающих не то чтобы много. Из-за непрестанного грохота ломовых повозок, которые содержит контора Брока, даже ночью здесь не бывает тихо. Постоянно снуют извозчики и приказчики, наниматели, исполнители… Проходной двор, сказал дворник, махнув рукой. Во флигеле две квартиры, но жильцы только в одной. Вернее, жилец, да такой ледащий, что ни тебе праздничных на Пасху, ни рюмки на Рождество. Когда приходит и уходит, не уследить, потому что из-за шума порой и звонка в дворницкой не слышно. Так он и не запирает ворота, потому как никто и не ходит.

По всем выкладкам выходило, что этот флигель и был конспиративной квартирой, которую разведал Животов втайне от своих «друзей». За что и схлопотал в свой сытый и пухлый, несмотря на волнения журналистской жизни, живот клейменую пулю.

— А каков из себя жилец? — поинтересовался Грушевский, всматриваясь в пыльные темные окна флигеля. Краска облупилась и свисала со стен лохмотьями. Облезлый домик с подозрением взирал своими слепыми окнами на сыщиков, как старый нищий бродяга на чистую публику, снующую мимо паперти. Вдруг ему показалось, что в окне мелькнул женский силуэт в старинном платье. Никак опять Марья Родионовна забавляется!

— Да обыкновенный. Косой, волосы соломой, — отчитался дворник, уже с подозрением присматриваясь к усатому, дернувшемуся вдруг, будто увидел кого знакомого в пустом доме.

Заплатив еще, Грушевский с Тюрком отослали дворника. Скорее всего, барыш окажется в ближайшей казёнке [10], из фартука дворника уже торчал мерзавчик [11]родом оттуда же. Перед дверью компаньоны переглянулись. В руках у Тюрка очутился маленький, почти дамский пистолетик, что несказанно удивило и насмешило Максима Максимовича, но, поразмыслив, он обрадовался и такому игрушечному оружию.

На стук никто не открывал, так что пришлось Грушевскому покопаться в связке своих ключей и найти там старенькую отмычку. В участке, где он служил, по приказу пристава, везде было понавешено ненужных замков. Ключи все время терялись, или ответственные попросту забывали их сдавать. Так что отмычка эта, позаимствованная как-то у одного пристреленного околоточным воришки, уже сослужила свою службу, и не раз. Не выбросил эту маленькую железку Грушевский только по той простой причине, что от природы был «собирателем», как его дразнила, бывало, Пульхерия Ивановна. Он любил собирать и копить всякие мелочи, забавные вещицы, статуэтки, старые писанки и никогда не выбрасывал цепочки от старых часов или фигурные дужки от сломанных очков, мня найти им когда-нибудь свое применение.

Дверь открылась туго, но скрипа из-за проезжавшего в этот момент обоза ломовых по камням Калашниковской не слышали даже сами взломщики. В темной прихожей не видно было ни зги. Грушевский чиркнул спичкой, и слабый огонек осветил неуютное заброшенное помещение, заставленное коробками, заваленное старыми калошами и грудами дырявых пальто. У окна стоял портновский манекен, который еще раз заставил вздрогнуть Грушевского. Спичка выпала из его задрожавших пальцев, пришлось зажигать другую.

Сделав Тюрку знак вести себя как можно тише, Максим Максимович прошел пару шагов и тут же сдвинул какой-то шкаф, стоявший кое-как без ножки. С диким грохотом разгневанной горной реки из шкафа полетел поток всякой всячины, разбиваясь о пол и разлетаясь осколками стеклянными, деревянными и металлическими. Тюрк не произнес ни слова. После такого шума надеяться на конспирацию было нечего, но поскольку никто из хозяев себя не обнародовал, Грушевский решился идти дальше. Только теперь он выставил в авангард Тюрка, выполняющего роль легкой кавалерии. Иван Карлович уже показывал себя чуть ли не акробатом. Хотя до сих пор не верилось, что человек, в бытовой жизни настолько нескладный, неуклюжий и угловатый, когда надо, проявлял чудеса гуттаперчивости, ловкости и устойчивости.