Стрельба по "Радуге" - Фридрих Незнанский Страница 39

— Нет, это как-то… само… — она не знала, что ответить.

Кажется, к ней умение, как бы подмеченное Турецким, не имело ни малейшего отношения. А возможно, ей ближе другие интересы? Либо у нее вообще никаких интересов нет, кроме одного-единственного. Не чувствовалось здесь, в богатых апартаментах, и «женской руки». Чужой дом. И для нее — тоже, судя по ее полнейшей индифферентности к тому, что происходило.

— А я, знаете, — «размечтался» Турецкий, — повесил бы красивую вашу фотографию во весь рост вон в той комнате, напоминающей гостиную…

— Так оно и есть, — подтвердила она охотно. Кажется, удавалось понемногу втянуть ее в разговор.

— Видите, угадал… Там у вас небольшой камин, а я бы его увеличил, примерно вдвое, и облицевал бы диким камнем. Чтоб зимними вечерами шашлычок в нем жарить, — он непринужденно рассмеялся. — А по сторонам повесил бы пару больших морских пейзажей. Представляете? Кругом зима, снега белые, а перед вами живой огонь, аромат божественный, и море… А в центре всего — вы! Как прекрасная Венера, выходящая из волн морских! Какой живой контраст!.. В такие моменты хорошо мечтается, а уж как сладко любится… — он протяжно вздохнул и краем глаза взглянул на женщину. — У меня на даче именно так… вот уж где душа-то отдыхает.

— А где у вас дача?

Вопрос был не столько незаинтересованным, сколько не очень уместным, и Александр Борисович продемонстрировал это. Имелась когда-то дача у Турецких в Малаховке. По поводу этого известнейшего подмосковного поселка рассказывали массу анекдотов. Самый распространенный: «У нас тут, как в Израиле, только верблюдов пока нет, а все остальное давно есть». Имелась в виду даже собственная синагога. Но та дача только именовалась таковой. И вспоминать о ней было бы именно здесь просто неприлично.

— Далековато, — он поморщился, — под Звенигородом. Не гектар, конечно, как у вас, но достаточно, чтобы кедры свободно произрастали. Красавцы мои… У меня там художественный беспорядок повсюду. Лично мне он нравится…

Один знакомый когда-то писатель выращивал кедры именно под Звенигородом, объясняя их быстрый рост особой местной экологией. Даже шишки в Москву привозил, угощал орешками, а еще на них хорошо водка настаивалась, если терпения у «производителя» хватало. Куда там «рижский бальзам»!

Все это он и «нарисовал» Зинаиде Борисовне в самых красочных тонах. Но она уже слушала его вполуха. Не демонстрируя своего интереса.

— А вот… Александр Борисович, — вдруг вспомнила она. — У нас же где-то ведь тоже картинки красивые есть. Не знаю, почему Андрей не хочет их повесить…

— А что, действительно красивые? — недоверчиво спросил он. — Тогда отчего ж они у вас не висят на стенах? Места-то ведь очень много свободного. Между прочим, красота нужна, в первую очередь, именно женщине. Такой, как вы, — он не тормозил своего потока лести. — А это что, морские пейзажи?

— Да, пейзажи есть тоже, но не морские, а так себе, они мне не очень нравятся, какие-то темные, старые… А в портретах я ничего не понимаю, но, говорят, они тоже очень старинные. И дорогие. Из комиссионки Андрюша привез. Давно уже. Не знаю, куда он их засунул?

— Найдутся, наверное, — безразлично отреагировал Турецкий, — когда у вас в них нужда возникнет. Только боюсь, теперь уже не скоро.

Она вопросительно посмотрела на него, он развел руками, и она промолчала: ни одна жилка не дрогнула на ее лице. Интересная женщина…

— Они ведь все равно ищут чего-то? — неожиданно спросила она. — Вот вы им и скажите, пусть лучше картинки эти найдут. Уж заодно. А вы посмотрите и скажете, можно ли их повесить? А то он не хочет, даже ругается, чтоб я не лезла и ничего не трогала. Я-то Андрюше как говорила? Давай пусть лучше меня твои художники нарисуют, а я им буду позировать, как они скажут. У меня фигура красивая, все говорят, и тело, я знаю. И вам нравлюсь, да? — Ответ ей не требовался, достаточно было красноречивого взгляда, вызвавшего у нее легкую усмешку. — Так зачем же нам в доме вешать на стенки портреты каких-то чужих женщин, верно? Вот и вы ж говорите, что мой здесь был бы лучше…

— И двух мнений нет! — авторитетным тоном подтвердил Турецкий, на миг задумавшийся по поводу «фигуры и тела». Действительно, было бы на что посмотреть, особенно если художники сами сказали бы ей, как позировать. Он вздохнул: — Это очень логично с вашей стороны. Вы превосходно смотрелись бы не на одной, а на всех стенах этого огромного дома, а уж художники, я в этом абсолютно уверен, постарались бы изо всех сил.

— Правда? — она просияла так, будто услышала самый изысканный комплимент в свой адрес;

«Да полно, нельзя же быть дурой до такой степени… Или, наоборот, слишком умна и не боится блефовать? А что, горе ведь и от ума бывает, слышали уже…»

— А вы попросите старшего из них, — Турецкий кивком указал на Рогожина. — Его зовут Иваном Васильевичем. Ну, чтоб тщательнее поискали. Не знаете, может, имеются у вашего супруга в этом доме какие-нибудь тайные места?

Увидев, что женщина действительно послушалась его совета и направилась к Рогожину, Турецкий подумал, что все-таки в голове у нее, скорее всего, полная пустота. Либо она просто ничего не понимает в искусстве. Но, с другой стороны, зачем бы полковнику где-то прятать от жены «красивые» картины? Неужели, горячо?.. Бедная девочка, вот уж влетит ей от мужа… Хотя кто ему расскажет об ее инициативе? Надо Ивана предупредить… В этих картинах, наверняка украденных или добытых незаконным путем, что однозначно, в самом деле может заключаться большая ценность. Тут прямая связь напрашивается: приобретенный честным путем антиквариат в таких домах не прячут. Расставлена же по всем комнатам мебель, которая стоит поистине баснословных денег…

Дождавшись, когда Рогожин закончил разговор с Зинаидой Борисовной, и она, захватив с собой сигаретную пачку, отправилась в другую комнату, Александр Борисович, словно между прочим, непринужденно этак, подошел к Рогожину и негромко сказал:

— А не выйти ли нам на минуточку, Иван Васильевич?

— Есть соображения? — так же тихо бросил он.

— Кажется, есть, — ответил Турецкий и стал глазами искать пепельницу, но таковой, естественно, не было, а хозяйка стряхивала пепел со своей сигареты в пачку. О чем это говорит? Да о том, в первую очередь, что хозяин запрещает жене здесь курить, а по какой причине, неизвестно. Может, потому, что сам не курит? И пока его нет, она охотно нарушает его запрет. Даже неизвестному человеку курить разрешила.

Держа окурок наперевес, он вышел через высокие двери с зеркальными стеклами наружу, на площадку перед домом, выложенную белыми мраморными плитами. Рогожин, дав какое-то указание оперативнику, вышел следом.

— Совершенно бессмысленное занятие, — сердито буркнул он. — Угости сигареткой. — И пока он прикуривал от зажигалки Турецкого, Александр Борисович тихо сказал:

— Твое замечание абсолютно справедливое. Я тоже все время об этом думаю… Давай-ка пройдемся немного…

Они медленно пошли по выложенной такими же плитами дорожке. Дорогое удовольствие — такая дорожка, сколько же это кладбищ ограбить надо! Турецкий усмехнулся.