Чужое сердце - Ирина Градова Страница 4

– Успокойтесь, Агния, – вздохнул Лицкявичус, прекрасно знавший о моем отношении к детям. – С ним все будет в порядке: печень, она ведь, как саламандра, способна к регенерации, так что через пару лет мальчишка и не вспомнит ничего!

– Послушайте, Андрей Эдуардович, я что-то не понимаю – кто «отхватил» у Толика кусок печени, почему и где?

– К сожалению, я не знаю ответа ни на один из ваших вопросов. Возможно, врачи прояснят дело?

Мы не пошли к заведующему отделением реанимации: в приемном отделении сказали, что Лавровского уже перевели в обычную палату в хирургическом отделении. Лицкявичус на пару минут заскочил в кабинет завхирургией, после чего вышел в сопровождении невысокого пожилого мужчины и назвал номер палаты. Было время ужина. По коридорам сновала нянечка с большим алюминиевым столом на колесиках, жутко громыхавшим по каменному полу. Запахи, исходящие от огромных кастрюль, на мой взгляд, могли вызвать аппетит лишь у очень голодных или совсем неприхотливых людей.

Я ожидала увидеть Толика лежащим в койке, но дети, находившиеся в палате, сидели на краешках своих кроватей, болтая ногами, переговариваясь и с интересом глядя в экран маленького черно-белого телевизора (где они только достали такую допотопную модель?). Показывали старый мультфильм – кажется, «Ежик в тумане».

– А вот и наш Толик, – сказал заведующий хирургией, подходя к светловолосому мальчику в застиранной больничной футболке с инвентарным номером на рукаве.

Большие серые глаза с любопытством взглянули на нас.

– А где мама? – спросил мальчик, переводя взгляд с Лицкявичуса на меня.

– Мы ее ищем, милый, – сказала я. – Обязательно найдем – очень скоро!

– Подними-ка футболку, приятель, – сказал заведующий. – Пусть тетя с дядей посмотрят на твои «боевые шрамы».

Видимо, Толику приходилось это делать не впервые, потому что он с готовностью задрал одежку, продемонстрировав большой, но аккуратный шов с правой стороны.

– Безупречная работа! – задумчиво прокомментировал Лицкявичус.

Я посмотрела на него расширенными от ужаса глазами: неужели это все, что он может сказать?!

– Это верно, – согласился заведующий. – Работа настоящего мастера. Мальчик чувствовал себя неплохо, когда его привезли, а это значит, что после операционного вмешательства имел место период реабилитации. Судя по всему, ребенку переливали кровь, – он указал на следы от игл или капельниц на локтевых сгибах рук Толика. – Мы поначалу поместили его в реанимацию просто потому, что боялись за последствия, но очень быстро перевели в обычную палату.

Во время разговора я наблюдала за маленьким пациентом. Наша беседа не представляла для него ни малейшего интереса, поэтому он вернулся к просмотру мультика, больше не обращая на нас внимания.

– Думаю, нам лучше вернуться в мой кабинет, – предложил заведующий отделением.

– Где нашли мальчика? – спросил Лицкявичус, как только мы расселись вокруг стола.

– На лавочке у одного из торговых центров, кажется, – неуверенно ответил зав. – Если нужно, я выясню в приемном.

– Да, нужно, – кивнул глава ОМР. – Это может оказаться важным. Еще надо узнать, как случилось, что он вообще попал в такую ситуацию. Хорошо бы поглядеть на его мамашу – возможно, нам следует обратиться в социальную службу?

– Подождите! – возмутилась я. – Зачем сразу такие крайние меры? Мальчик выглядит вполне ухоженным, на его теле нет следов побоев, да и маму он хочет видеть, разве не понятно? Если бы его избивали дома или плохо относились, думаю, Толик не спрашивал бы о матери и не хотел поскорее вернуться домой!

Социальные службы по защите материнства и детства с недавних пор стали настоящим «пугалом» для несчастных родителей. Как показывает практика, всем глубоко наплевать, что происходит с ребенком за стенами квартир – это доказывают многочисленные случаи доведения детей до голодной смерти, бесчеловечные наказания родителями и даже побои, заканчивающиеся смертью. Ни один голос, как правило, не поднимается в защиту несчастных! Тем не менее если соответствующий сигнал все же поступает, дети немедленно отбираются у родителей и водворяются в детский дом. При этом чрезвычайно мало внимания уделяется тому, виноваты ли мать или отец в случившемся, или нет. У меня складывается впечатление, что, как и во многих ситуациях в российской системе права, мы снова имеем дело с перегибами. С одной стороны, дети абсолютно беззащитны перед родительской жестокостью, с другой – совершенно нормальным родителям частенько приходится доказывать свою состоятельность лишь потому, что кому-то из представителей социальных служб показалось, что они состоятельными не являются. Видимо, как в старые времена существовала необходимость «давать план», так и сейчас мы имеем дело с чем-то похожим, требующим от органов соцзащиты повышенного внимания к делам, которые на самом деле и яйца выеденного не стоят. Я не хочу сказать, что изъятие у ребенка части печени не является преступлением, но не лучше ли сначала разобраться, прежде чем немедленно огульно обвинять мать или отца?

Лицкявичус неодобрительно взглянул в мою сторону, но сказал:

– Разумеется, сначала нужно выяснить все как следует. Что говорит сам мальчик?

– Ну, вы же понимаете – ему всего пять! – развел руками заведующий. – Что он может рассказать? Говорит, что потерял маму, а некая тетя обещала ему ее найти. Это все, что мы смогли из него вытянуть.

Лицкявичус в задумчивости потер длинными пальцами подбородок.

– Ладно, – проговорил он наконец, – полагаю, с этим я смогу справиться: у меня на примете тоже имеется одна тетя, которая поможет разговорить малыша. Пока что позаботьтесь о нем как следует, а мы разберемся с мамашей.

Покинув больницу, мы пошли к припаркованной за воротами больницы машине Лицкявичуса. Он молчал, и я подумала, что глава ОМР разозлился на меня.

– Послушайте, Андрей Эдуардович, насчет соцзащиты, я вовсе не имела в виду...

– Да ладно вам, Агния Кирилловна, – прервал он меня. – Может, я и в самом деле поторопился!

Я не ожидала, что Лицкявичус со мной согласится, а потому просто не нашлась, что на это ответить. Вспомнилось то, что рассказывал Никита о его семье. Все, что было мне известно – что у моего начальника есть дочь, но вот уже много лет ни он, ни его бывшая жена ничего о ней не слышали. Судя по всему, Лицкявичус был не слишком-то опытным папашей. Постоянно находясь в разъездах по горячим точкам, он крайне редко проводил время с семьей, и дочь Лариса выросла практически без его участия. Очевидно, когда он все же решил заняться ее воспитанием, оказалось уже слишком поздно. Что он вообще знал о детях? Иногда мне казалось, что он их побаивается, а то и вообще думает, что они появляются на свет уже с усами или грудью второго размера. Странный он человек, Лицкявичус!

В машине он закурил, а я открыла окно, чтобы дым выветривался. Вообще-то я терпеть не могу курения в моем присутствии, но глава ОМР никогда не спрашивает разрешения. Кроме того, он курит очень дорогие сигареты, и их запах раздражает не так сильно, как большинство других.