Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина Страница 4

– Я убил их, – сказал мужчина. – Приезжайте, пожалуйста. Я убил их!

Наряд, отправившийся по вызову, был встречен человеком в мятой рубашке, которую украшали бурые пятна крови. В руке человек держал топор, который и протянул полиции.

– Вот, – Булгин не думал отпираться. – Возьмите. Я убил их этим.

После чего он упал на колени и заплакал.

Татьяну Булгину нашли на втором этаже, изуродованную до неузнаваемости. Обезумев, супруг наносил ей удары по голове и руками, разбивая их так же, как разбил картины, фарфоровые вазы и статуи в коридоре. Теперь же единственным украшением стен стали брызги крови.

Но смерть жены не остановила безумца. Движимый яростью, он спустился в детскую. Четырехлетняя Елизавета Булгина погибла в собственной постели.

Остается лишь догадываться, что стало причиной подобной трагедии, в которую не желают верить те, кто знал эту семью. Однако улики и добровольное признание, сделанное Булгиным, не оставляют сомнений в его виновности. На вопрос же следователя, зачем он сделал это, Булгин ответил:

– Она велела прогнать голубей.

Но сколь ни допытывались, Булгин не сумел объяснить, кем же была эта женщина, приказавшая избавиться от самых дорогих и любимых его людей. И уж вовсе не ясно, какое отношение к разыгравшейся трагедии имеют голуби, тем паче что во всем доме не нашлось ни одного изображения этой птицы.

Психиатрическая экспертиза внесла некоторую ясность: Булгин стал жертвой наследственного безумия, которым страдал и его отец. Василий Булгин окончил жизнь в психиатрической лечебнице. По-видимому, та же судьба ожидает и сына.

В этой трагедии нет виновных, и остается лишь выразить сочувствие…»

Лист Саломея положила по левую руку и придавила камушком. По правую легли следующие, с копией экспертного заключения.

Булгин нанес любимой супруге двадцать три удара, каждый из которых был смертелен. Подавляющее количество пришлось на голову и руки, судя по фотографиям, искромсанные в фарш. Она пыталась закрываться?

– Она пыталась закрываться, – повторила Саломея, почесав мизинцем переносицу. – Но у него топор… Откуда у него топор?

В заключении о топоре было мало. Марка. Размеры. Вес. Сорт стали. Соответствие лезвия нанесенным ранам. Пробы крови с клинка и рукояти.

Но как вообще топор попал к Булгину?

Сомнительно, чтобы любящий отец и муж ложился спать с топором.

И в другой комнате, иначе Татьяна погибла бы в постели.

– Следовательно, что? – Саломея прислушалась к себе. – Следовательно, не все так гладко было в их семействе… хотя, может, он храпел? Я вот ни за что не стала бы спать с мужчиной, который храпит.

Белесая ночная бабочка, прилипшая к столбу, дернула усиками.

– Нет, я понимаю, что у супругов разные спальни, но… вот!

Саломея нашла в бумагах план дома, подписанный заказчиком. Так и есть, Булгин и Булгина не просто спали в разных кроватях, но их комнаты находились в разных концах дома!

– И почему этого не заметили?

Бабочка, конечно, отвечать не стала. Бабочки, в принципе, молчаливые существа, но Саломее собеседник не нужен, ей бы мысли высказать, пока они в голове не законсервировались. Бабушка поговаривала, что ничего нет хуже консервированных мыслей.

О бабушке думать больно.

– А потому, – севшим голосом произнесла Саломея, – что никому не надо копаться в совершенно ясном деле. Верно? Есть жертвы. Есть убийца. Есть улики и признание. Все ясно. К чему огород городить?

Фотографии из детской Саломея разглядывала пристально, борясь с тошнотой и отвращением. Фиксировала факты. Кроватка с балдахином. Розовые единороги и лиловые бабочки. Шкаф с игрушками и красное пятно на белой шкуре медведя. Еще пятно.

Много пятен.

И сухие строки экспертизы с перечислением фактов. Удара всего три. Два – обухом, третий – лезвием. Первый нанесенный раздробил височную и клиновидную кости, вогнав осколки в череп. Второй – разрушил свод черепа.

Саломея надеялась, что девочка умерла сразу.

– Это будет справедливо, правда?

Это будет справедливо, если дом достанется не кому-нибудь, а Марии Петровне. Она пострадала больше всех. Доченьку потеряла. Внученьку потеряла. А все из-за него… из-за этого…

Мысли смешались, и Мария Петровна повернулась к окну.

Проносились березы, мелькали вязы, и воробьи скакали по проводам.

Птичкам-то хорошо. Много ли им надо? Росы выпил, и порхай себе, не думай о том, как делишки-то уладить. Адвокат сказал, что ее позиция – верная, что причитается ей как прямой наследнице доля от совместно нажитого супругами Булгиными имущества. Это если по закону. Когда же по справедливости, то все должна получить Мария Петровна. Но разве этот ирод знает про справедливость? Молчал, тянул, отговаривал… и Мария Петровна слушалась. У нее ж сердце мягкое, надеялась, что по-хорошему выйдет вопросец решить. Ан нет, не вышло.

– Мама, вы как, нормально? – Васятка глянул вполглаза.

Хороший он, круглолицый, простой… даром, что голь перекатняя. Но Томка, как попугаина дурная, долбит: люблю и люблю… ну и любила бы себе. Налюбилась и разошлись бы, как люди делают. А потом, глядишь, и нормального человечка нашла бы, такого, чтоб перед соседями не стыдно.

За Сережку-то не стыдно… Сережка-то хоть мамой и не величал, зато с уваженьем всегда, то цветы принесет, то торт. А на Новый год – еще когда не женатые с Танькой были – сережки золотые подарил.

Жалко его…

А Ваську – так и вовсе нет. Позарился на чужое, и Томка-дурында поддалась. Залетела. И поспешила – мамочка, выручай. Конечно, неохота ей с младенчиком в Васькиной общаге жить. И отправить бы ее, напомнить, что замуж летела без материного благословения, да тогда, когда бы траур блюсть надо, но нет… слабо сердце. И нервы, нервы вконец измотаны.

Томка сидит столбом, обеими руками за живот держится, хотя не видать еще ничегошеньки. А может, не поздно бы подговорить… Но грех же, грех такой, Господи… не отмолишь.

– Направо сворачивай, – велела Мария Петровна зятю и вцепилась в сиденье. Машину повело влево, затрясло, задергало.

– Держись, Томуля, скоро приедем.

Чего ей держаться? Не растрясет, не принцесса. Это у Марии Петровны сердце ломит, это ей волнения противопоказаны, а уж тряска – тем паче. Все Сережка виноват… дорогу, дескать, сохранить надобно в первозданном виде. Ему-то ладно, его машина и по этим каменюкам не ехала – лебедушкой плыла. А Васькина таратайка того и гляди развалится.

– Ма-а-ам, – протянула Томка, вечно она говорит, словно ноет. – А нам точно можно?

– Можно, – уверенно заявила Мария Петровна.