Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман Страница 4

— Одну минуту, Уотсон, — отозвался Шерлок Холмс и повернулся на стуле в четверть оборота, так что я смог разглядеть, чем же он занимается. С помощью стеклянной пипетки он вытянул из мензурки, кипящей на пламени бунзеновской горелки, голубоватую жидкость и выдавил её в пробирку, которую держал в левой руке. Потом отложил пипетку и взял полоску бумаги с холмиком белого порошка, частично обернув её вокруг большого пальца, чтобы не просыпать содержимое. Его стального цвета глаза горели предвкушением.

— Пурпур — роковой цвет, доктор, — сообщил он мне. — Если жидкость примет этот цвет, когда я всыплю в неё данное вещество, — а я подозреваю, что так оно и будет, — значит, было совершено убийство, и женщина отправится на виселицу. Итак! — Холмс опрокинул порошок в пробирку.

Мы с посыльным одновременно подались вперёд, вперив взоры в пробирку. Опускаясь в жидкости, порошок выводил витиеватые узоры, однако растворился прежде, чем достиг дна. Вместо него вверх устремился поток переливающихся пузырьков, какое-то время остававшихся на поверхности. В ожидании предсказанного результата Холмс забарабанил пальцами по столу.

Жидкость сохранила голубоватый оттенок.

По характеру я отнюдь не завистник, и всё же, пока текли мгновения и не происходило никаких изменений в цвете смеси в пробирке, признаюсь, был вынужден прилагать значительные усилия, дабы сохранять хладнокровие при виде нескрываемого недоумения Холмса. Он вечно оказывался столь непогрешимым, что я едва ли могу описать собственный восторг, который я, простой смертный, испытывал в редчайшие моменты ошибок с его стороны, доказывавших, что и мой великий друг тоже подвержен человеческой слабости. К счастью для наших отношений, необходимость в моих усилиях сдерживать радость отпала, когда он сам разразился смехом.

— Так-так, — произнёс Холмс, восстановив своё обычное спокойствие, — значит, она всё-таки невиновна и я остался в дураках. Что ж, это издержки профессии: вечная склонность видеть во всём тёмную сторону. По крайней мере, я усвоил важный урок. — Он поставил пробирку в штатив, взял ручку и клочок бумаги, что-то нацарапал на нём и вместе с монетой вручил записку посыльному. — Передай это инспектору Грегсону, любезный, и скажи, что мистер Уингейт Денис действительно умер естественной смертью — как, несомненно, и покажет вскрытие — и что самое ужасное преступление миссис Денис заключается в том, что она, быть может, слишком щедро сыпала сахар в чай мужа.

А теперь, Уотсон, — обратился он ко мне, когда посыльный ушёл, — мы с вами отправляемся на вокзал Кингс-Кросс, а оттуда — на север Англии на заслуженный отдых. — Холмс поднялся со стула и взял шляпу и пальто.

В первые годы нашего знакомства, до моей женитьбы и ещё даже до того, как я начал вести летопись наших совместных приключений, слава Шерлока Холмса как детектива-консультанта передавалась из уст в уста по всему Лондону, и попавшие в беду обращались к нему за помощью столь массово, что к осени 1883 года я всерьёз озаботился состоянием здоровья своего друга и потребовал, чтобы он взял отпуск. На этот раз, к моему удивлению — ибо я предлагал Холмсу это множество раз и неизменно получал отказ, — он охотно согласился. И вот наконец наши чемоданы были упакованы и погружены, и нам оставалось лишь выйти на улицу да сесть в кэб, чтобы отбыть в Ноттингем, где мы собирались провести целый месяц вдали от пороков большого города. Думаю, читатель может понять, какую я испытал досаду, когда в сложившихся обстоятельствах — а мы уже направлялись к дверям — вдруг вошла наша хозяйка с визиткой на подносе и объявила, что к нам посетитель.

— «Дж. Дж. Аттерсон», — прочёл Холмс, изучив визитку. — Вы объяснили мистеру Аттерсону, что мы уезжаем, миссис Хадсон?

— Да, мистер Холмс, но джентльмен сказал, что его дело не терпит отлагательств.

— Очень хорошо, тогда пускай поднимется. И пожалуйста, будьте так добры, попросите кучера подождать ещё немного. — Холмс печально обратился ко мне: — Мне очень жаль, мой дорогой друг, но, как врач, вы ведь согласитесь, что повернуться спиной к собрату в нужде навряд ли будет достойно ответственного практикующего детектива.

— Как врач, — сухо парировал я, — я лишь хочу предостеречь вас, Холмс, вы навлекаете на себя серьёзную опасность, пренебрегая своим здоровьем.

Он снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку.

— Такова цена, которую я плачу за то, что являюсь единственным в своём роде. Прошу вас, доктор, снимите же шляпу и пальто и приготовьтесь занять своё любимое место, ибо, насколько мне говорит обеспокоенная походка нашего посетителя, он будет только рад ещё одному дружелюбно настроенному слушателю.

Некоторое время спустя дверь вновь распахнулась, и в нашем жилище появился джентльмен с траурным выражением лица. На вид посетителю было лет пятьдесят; одет он был совершенно безукоризненно: тёмный костюм и пальто в неброскую клетку. Поверх ботинок — аккуратные щегольские гетры. Однако, поскольку они не отвечали трезвости остального облачения нашего гостя, я заключил, что надел он их скорее ради защиты, нежели следуя моде: весь день Лондон заливал дождь, и лужи были весьма многочисленны. Я уже упомянул его траурный лик, но стоило только нашему посетителю оказаться в свете единственной лампы, которую мы оставили гореть, как схожесть между ним и физиономией профессионального плакальщика усилилась. Вытянутое, строгое, с испещрённым складками озабоченности лбом, лицо это могло бы принадлежать пожилому сыщику, если бы не чёрные усики и седеющие волосы, тщательно причёсанные и напомаженные для сокрытия лысины на макушке. Глаза его также были печальны, излучая ту неподдельную скорбь, каковая могла являться отражением лишь глубочайшего отчаяния. Никогда ещё прежде абсолютно незнакомый человек не вызывал у меня расположения столь быстро, как это случилось с мистером Дж. Дж. Аттерсоном — он даже не успел заговорить.

Посетитель подождал, пока миссис Хадсон удалится, закрыл за ней дверь, а затем стал поочерёдно рассматривать нас, словно сомневаясь, к кому первому следует обратиться.

— Добрый день, мистер Аттерсон! — Мой друг выступил вперёд и протянул гостю руку, которую тот с готовностью пожал. — Я — Шерлок Холмс, а это мой товарищ, доктор Уотсон, которому вы можете доверять в той же мере, что и мне. Не буду предлагать вам снять пальто — здесь всё-таки весьма прохладно без огня, — но вот вам кресло. Полагаю, вы воспользуетесь им, поскольку наверняка изрядно устали, весь день бродя по Лондону.

Наш посетитель как раз усаживался в кресло, предназначенное для потенциальных клиентов, и при последнем замечании Холмса изумлённо замер, а затем рухнул в него, словно сражённый внезапным ударом.

— Откуда вам это известно? — выдавил он из себя. — Вы не ошиблись, но я понятия не имею, как…

— Простая наблюдательность, — прервал его мой друг, предлагая новоприбывшему сигару из коробки, от которой тот отказался. — Ваши брюки обильно забрызганы всевозможной грязью из разных частей города. И грязь эта пристала к ним значительно выше, чем если бы вы передвигались, скажем, в двуколке или карете, — отсюда я делаю заключение, что вы ходили пешком. А то, что вы потратили на это большую часть дня, очевидно мне из многообразия брызг: это свидетельствует, что в своих блужданиях прошли вы немало. Кроме того, на левой стороне тульи вашего цилиндра — высохшая корка грязи, брошенной, скорее всего, каким-нибудь негодяем в Ист-Энде, районе, который — насколько можно судить по качеству вашего одеяния — отнюдь не является привычной для вас средой обитания.