Серебряная корона - Анна Янсон Страница 4

— Где это написано? — спросила Мария и тотчас поймала предостерегающий взгляд Хартмана. Вега поправила очки и подняла книгу повыше. Этот отрывок она знала наизусть.

— «Если ты взял ее за плечо, плати пять эртугов. Если взял за грудь, плати один эртуг. Взял ее за лодыжку, плати полмарки серебром. Взял ее за ногу между коленом и икрой, плати восемь эртугов. Если взял выше, тогда это срамная хватка, она называется хватка без ума и за нее никаких пеней не следует, ибо многие стерпят ее, коли до того дошло». Вот же сволочи! Все мужики такие, недаром я так замуж и не вышла. Работала всю жизнь в сауне и насмотрелась на них, знаю, что им нужно. Но ты-то замужем. — Вега посмотрела на Марию с высокомерным сочувствием. — Он небось попозже сюда подъедет, твой муж?

— Да, надеюсь, Кристер с детьми приедет сюда на той неделе. У него мать внезапно заболела, что-то с сердцем, поэтому они задержались в Кронвикене, иначе мы бы приехали сюда все вместе.

— Ну и как оно вам — работать в отпуске? — спросила Вега, переведя взгляд с Марии на Хартмана.

— У бедных выбора нет. Мы купили старый деревянный дом, на него все деньги уходят. Думаю, все, что могло там рухнуть, мы заменили, но денег на путешествия не осталось. Вот я и устроился на временную работу сюда, на Готланд, чтобы мои в это время могли тут отдохнуть.

— Теперь у нас аж четверо полицейских с материка. А остальные где живут?

— Арвидсон и Эк снимают дом где-то в Кнейппбюне, — сказал Хартман.

— Около виллы Пеппи Длинныйчулок? Что они там такого нашли, эти взрослые мужики?

— Там есть водяная горка.

— Ну, это объясняет дело. — Вега подняла очки на лоб, прищурилась от солнца и откинулась назад, так что скамейка затрещала. — А почему женщина пошла работать в полицию? — Она скрестила руки на груди, не сводя взгляда с лица Марии.

Томас Хартман заерзал. Раньше ему казалось, что снять дом у Веги, отцовской сестры, — это отличная идея. Теперь он был в этом уже не так уверен. Он забыл про теткину манеру резать правду-матку и любопытствовать без всяких церемоний. Сам-то он к ней с детства привык, но в присутствии Марии такие вещи выглядели иначе. Впрочем, теперь уж ничего не поделаешь.

Хартман счел своим долгом ответить за Марию:

— Должен сказать, что женщины становятся полицейскими по тем же причинам, что и мужчины: из чувства справедливости, из желания сделать что-то хорошее для других, принести пользу.

— За всех женщин не отвечу, но я решила, что стану полицмейстером, еще в девятом классе, — сказала Мария.

— И почему? — Вега замерла, не донеся блюдце до рта, и впервые улыбнулась. Эта женщина с материка при ближайшем рассмотрении все-таки ничего, хоть выговор у нее не больно-то чистый.

— Мы переехали в Упсалу, когда я была старшеклассницей. Представляете — новенькая, стеснительная, да еще и выговор странный, на взгляд девчонок в классе. Многие из них оказались довольно развитыми для своих лет, пили по выходным, втихую курили и гуляли с парнями. А я была как ребенок. Сначала меня просто не воспринимали, потом перешли к открытой травле. Да тут еще мама опубликовала несколько спорных статей. Она тогда была политической деятельницей, и ее взгляды не всем родителям моих одноклассников пришлись по вкусу. Я стала, так сказать, санкционированной жертвой. Если бы взрослого назвали так, как меня обзывали в школе, то это было бы преступление против чести и достоинства личности. Но у детей другой кодекс. Если взрослого запереть в подвале, то это — незаконное лишение свободы. Если взрослому жечь кожу сигаретами, а волосы зажигалкой, это называется умышленное истязание. А в случае детей это шалость. И я так и не пошла на выпускной вечер в девятом классе.

— Ты мне это никогда не рассказывала. — Хартман положил свою большую широкую ладонь на руку Марии, наклонился и посмотрел ей в глаза.

— Нет. Такое непросто рассказать. Однажды во втором полугодии на большой перемене я увидела, как они затащили в туалет мальчишку и заставили раздеться. Ровесника моего младшего брата. Они вынудили его самого стянуть штаны, и он плакал от стыда. Я разозлилась, и весь мой страх как рукой сняло. Я лупила их по ухмыляющимся рожам, пинала ногами и кричала. В слепой ярости я и учительнице врезала, когда она зашла узнать, в чем дело. «Не говори ничего», — шептал мне мальчик. Я поняла, что он боится. «Не говори ей». Моих родителей вызвали в школу. На следующий день со мной разбирался директор. Родители мальчика передали ему, что тот заболел.

— Ты рассказала своим родителям, через что тебе пришлось пройти?

— Нет, мне было стыдно, что я непопулярна в классе, что я хуже, чем им хотелось бы. А подделать мамину подпись под замечанием ничего не стоило. Тогда я и поняла, что никакой справедливости, никакого правового общества не будет, если мы сами за это не возьмемся.

— Мона! Мо-о-она-а! — Когда Мона выходила из машины, крик Ансельма разносился по всему двору. Живот сводило от страха. Она боязливо озиралась. Черт! Только бы его не услышали и не позвонили в полицию! Тихо, ну пожалуйста, замолчи! И с чего он вдруг проснулся? Он так орет, что пол-округи мог разбудить! Если бы она в свое время решилась! Вильхельм ведь хотел тогда отправить свекра в дом престарелых. Тебе решать, говорил он, это твой отец. Но как она могла осмелиться предложить такое родному отцу? Нет. И все осталось как есть. Теперь она проклинала свою трусость. Окно на втором этаже над лестницей было открыто настежь. В лунном свете она видела, как старик, лежа на животе, высунулся из окна, как кукушка из часов. «Мо-о-она-а!» Она перешагнула через разбитый цветочный горшок со сломанной геранью, через рассыпанную землю, распахнула наружную дверь, побежала вверх по лестнице, опрокинула бельевую корзину, споткнулась о белье и побежала дальше.

— Я здесь, отец. — От вони, ударившей в лицо, ее чуть не вырвало.

— Чего дверьми стучишь! Где тебя черти носят? — Он медленно отвернулся от окна, сполз на пол и уставился на Мону Слепыми, но обвиняющими глазами. — Я обделался. Где ты пропадала, дьявол тебя побери?

— Спала крепко. — Мона была рада, что он не может видеть ее лица. Она попыталась поднять его и посадить в инвалидное кресло, но почувствовала, что не справляется, а он даже не собирался ей помочь.

— Мне пришлось самому ползти к окну. Я чуть не выпал, когда забрался на него, еле удержался! Да, видно, зря, лучше мне было сдохнуть поскорее, пока еще было что оставить в наследство! Цветок грохнулся на крыльцо. Пусть лежит! Когда я зову, ты должна, черт побери, приходить!

— Лучше я тебя помою, пока ты на полу. — Мона потянулась за подушкой и положила ее старику под голову. Постель насквозь промокла от испражнений. Он ни за что не хотел спать в памперсах в летнюю жару. Судя по пальцам, он пытался сам подтереться, но тут обделался снова. Нельзя ему позволять самому принимать слабительное, не раз думалось ей.

— Мне показалось, машина подъезжала.