Операция «Фауст» - Фридрих Незнанский Страница 4

— Да ведь он псих! Такой что угодно наговорить может! Он до сих пор никому не навредил и даже наоборот: после взрыва церковь в армянском переулке, где находился какой-то склад, передали Патриархии… Какого хрена ему было губить людей?!

Моисеев покашлял в сухонький кулачок, призывая меня к порядку. Я не успокаивался:

— Ну ладно. Вы тут как хотите, а у меня дел по горло. Кто тут у меня по графику? — Я взял со стола бумажку. — Степанюк Николай!

Деревенского вида парнишка с живыми голубыми глазками с готовностью поднялся из-за стола.

— Пойдем, Николай, воевать с гомосеками!

Выходя, я услышал за спиной:

— Любопытный тип…

Это сказала Лана Белова.

* * *

К пяти часам я вернулся в прокуратуру, где меня должен был ждать инспектор МУРа капитан Вячеслав Грязнов с дополнительными агентурными данными по тому же делу о притоне.

В дверях я столкнулся с нашим шофером Сережей, который кубарем скатился с лестницы, чуть не сбив меня с ног.

— Ой, Александр Борисович! Это вы! А меня вот… Семен Семенович… ну, то есть… послал по делу… Я мигом!

Мне стало ясно, что, несмотря на предупреждение, день «открытых дверей» принял крутой оборот. Не заходя к себе, я рванул ручку двери кабинета криминалистики, но она была заперта изнутри. Моисеев впустил меня только после полной идентификации моей личности по голосу.

Дружная компания — Моисеев, Гречанник, Грязнов, четверо практикантов и две девицы из секретариата — сервировала длинный стол и уставляла его невесть откуда взявшимися яствами.

— Ура! Пришел Турецкий! — захлопала в ладоши Ким.

— А что, неприступный Турецкий пришел нас разогнать или присоединиться? — спросила Лана Белова. По-моему, утром она была в другом платье, но очевидно, просто сняла жакет. Вместо ответа я уставился на ее оголенные плечи.

— Какие могут быть разговоры! Конечно, присоединиться! — уж слишком жизнерадостно проворковал Гречанник. А я подумал: «неприступный» — это в каком смысле? Вслух я сказал:

— А Сережку вы послали за водкой?

— А вот и нет! Ваша следственная интуиция опять никуда не годится! Сережа поехал за гитарой! — И Моисеев открыл свой несгораемый шкаф, где, как в строю, стояло спиртное.

— За гитарой?!

— Вот Слава нам сбацает что-нибудь сердцещипательное, — игриво продолжал Семен Семенович.

Я посмотрел на Грязнова. Тот сделал мне знак; мол, твое задание я выполнил, а погулять ни в жисть не откажусь! И он кинул через стол здоровенный штопор:

— Займись, Сашок, винцом для девушек!..

…Я захмелел после первой рюмки, поскольку с утра, а вернее, со вчерашнего вечера ни черта ни жрал. Грязнов попел немножко Высоцкого, а потом переключился на старинные романсы. Ким недвусмысленно касалась меня под столом коленом. Моисеев усиленно спаивал третью практикантку, курносенькую толстушку в очках. Та периодически стряхивала его руку со своих плеч, однако слушала сосредоточенно. А нес он что-то совершенно несусветное. Я прислушался и постарался уловить смысл:

— …Капилляры мозга находятся в окружении атроцитов… При поступлении в кровь алкоголя в капиллярах начинается обезвоживание. Отток жидкости в атроциты вызывает их отек, что служит причиной повышенного внутричерепного давления… Поскольку капилляры снабжают кислородом ткани, их обезвоживание вызывает гипоксию…

Толстуха очередной раз скинула настойчивую руку своего ухажера и сказала громким басом:

— Давайте потанцуем!

Сережа наладил стереосистему, и из динамиков вырвался призывный голос Глории Гейнерс «Я выживу, несмотря ни на что».

А я сидел напротив Ланы и не отрываясь на нее смотрел. По-моему, она пила мало, почти не улыбалась и только иногда обводила всех медленным взглядом. Гречанник, положив руку на спинку стула, на котором сидела Лана, томно потягивал вино, но я интуитивно чувствовал, что у него мало шансов. Стараясь не задеть стульев, я подошел к Лане и протянул руку. И в этот момент увидел у нее в волосах, почти на затылке, маленький зеленый бантик, окончательно сведший меня с ума.

Наш рок-н-ролл был неистов. Мы почти не касались друг друга, передавая энергию через неразрывное сплетение наших пальцев. Она не уступала в выносливости, и наш танец походил на соревнование равных в каком-то странном виде спортивной борьбы. Земное пространство замкнулось для нас в промежутке между столом и шкафом с вещественными доказательствами, мы были совершенно одни наедине с музыкой и ритмом.

Наш танец прервался самым идиотским образом: Семен Семенович ухарски вклинился между нами и неожиданно громко заголосил.

— Гоп — стоп, Зоя, кому давала стоя!

— Семен Семенович! — заорал я и подхватил уже готового свалиться криминалиста под мышки.

Я отвел Моисеева в фотолабораторию, где при красном свете фотофонарей он положил голову на стол, окуная седые космы в ванночку с проявителем. Я нашел в аптечке нашатырный спирт и заставил прокурора несколько раз потянуть носом. Надо было срочно отправить его домой, и я незаметно поманил Сережу сквозь щелку двери…

Вернувшись в кабинет криминалистики, я не сразу понял, что произошло. Грязнов неопределенно махнул рукой:

— Они отвалили.

— Кто?

Но я уже понял кто. Лана ушла с Гречанником. Пока я засовывал Моисеева в машину и объяснял Сереже, как найти дом в одном из переулков возле Неглинной, где жил Семен Семенович, Лана ушла с Гречанником. Я налил себе стакан водки и подсел к Грязнову:

— Давай выпьем…

— А не много ли, будет, Сашок?..

Остальное я помнил смутно. Каким-то образом я оказался с Ким в своем кабинете. Она села на краешек стола и потянула меня к себе.

— Ну же, Турецкий… — шептала она, — ну же, Турецкий…

Мой разум боролся с плотью и явно проигрывал в неравной борьбе. Я целовал горячие губы, а Ким судорожно расстегивала пуговицы шелковой блузки. «Ну же, Турецкий!» Я пытался что-то возразить сам себе, где-то в подсознании проносилось — нет, нет, не здесь… Ким положила мою руку себе на грудь… Мой разум выбросил белый флаг, и я торжествующе подумал: «А почему нет? Почему, черт возьми, нет?»

Обезвоживание мозговых капилляров достигло критической точки. Гипоксия, вызванная отеком атроцитов, увеличивалась с неимоверной быстротой. Я выпил три литра водопроводной воды и потом долго стоял над унитазом. В совокупности с пятнадцатиминутным холодным душем эта операция принесла свои результаты: я был полностью готов для глубокого оздоровительного сна.

До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.

Я не мог найти свою машину. Не помнил, куда ее поставил два дня назад. А может быть, ее сперли. Я сел на скамейку возле магазина «Тимур», вынул сигарету, но не мог взять ее в рот: я вчера не только перепил, но и перекурил. Где же все-таки моя тачка?.. «Моя» — это не совсем точно. Мой отчим, директор Мосспортторга, бывший партийный работник, деляга и махинатор, перепуганный кампанией против хозяйственных жуликов, рассовал свои «трудовые сбережения»: дачу оформил на мою мать, «Жигули», на которых ездит сам, записал на имя дочери от первого брака, а очередь на «Москвич»-универсал передал мне. Он выложил денежки при покупке автомобиля под условием, что я оформлю полную его страховку, которую и буду платить сам. Он поверил моему чекистскому (по его выражению) слову — по первому его требованию продать машину указанному им лицу и деньги передать ему. Отчим рисковал минимально: я написал долговую расписку на имя моей матери на полную стоимость машины. Я старался не думать о вчерашнем. Не то чтобы меня мучили угрызения совести — я не считал себя коварным соблазнителем. Как, между прочим, и соблазненным подростком. Я просто не знал, что мне делать. Как вести себя с Ким. Я почти реально ощутил ее ласковые руки на моем затылке и даже потрогал свою голову, чтобы прогнать это ощущение… Я запутался. Я себя ненавидел… Я вчера встретил девушку, которая должна была стать моей судьбой. Она ушла с Гречанником. Они просто ушли. А я настроил себя на дикую ревность. Ну что, подойти к Ким и сказать: «Извини, мы не должны были этого делать. Мне нужна другая». Весь ужас был в том, что именно так я и чувствовал. Но даже под угрозой расстрела я бы не мог так сказать. Сволочь. Почему я все испортил? В эту секунду я вспомнил, где оставил машину, у кинотеатра «Горизонт».