Гримуар - Антон Лаптев Страница 4

— А такие, что пан Карл не просто так пропал, а по особой причине…

— По какой же причине? — так и запрыгал на попоне от охватившего его волнения Йошка.

Ослик удивленно оглянулся на седока, думая, не сошел ли тот с ума, но Йошке и дела не было до какого-то там осла. Он круглыми от любопытства глазами смотрел на своего старшего спутника, ловя каждое его слово.

— Дело в том, что пан Карл, мой товарищ и старинный приятель, получил в недавнем времени перед самым своим переездом в Городок некую книгу, — объявил пан Платон, перейдя с громкого разговора на тихий полушепот, хотя на дороге, кроме него и юноши, никого не было. — Настоящую колдовскую книгу. Утерянный гримуар. Настоящий, с росчерком самого князя утренней звезды. — Тут библиотекарь выразительно глянул на помощника блестящими из-под стекол очков глазами.

Глаза у пана Платона всегда блестели, как заметил Йошка, когда речь заходила о новых книгах, уж тем более таинственных.

— Что это был за утерянный гримуар? — затаив дыхание, спросил Йошка.

Юноше на миг показалось, что солнце, уже начавшее клониться к западной стороне горизонта, внезапно потемнело, а мимо пронесся холодный ветерок. Йошка мелко задрожал, будто ветер тот нес на себе Самаэль, демон лихорадки, приходящий с востока, и стал озираться кругом. Пан Платон же выражал собой чрезвычайное спокойствие и присутствие духа и своим примером успокоил юного спутника.

— Сей гримуар, по слухам, является одной из самых загадочных и заповедных книг, кои имеются на земле, — объявил все тем же полушепотом пан королевский библиотекарь.

Чрезвычайное волнение охватило юного следователя, а именно так мысленно называл себя Йошка, и он стал нервно теребить в руках концы поводьев, доселе мирно висевших на шее осла. Суть дела, разбирать которое ехали путники, становилась все более таинственной и чрезвычайно увлекательной. Платон, заметив, что глаза у Йошки стали совсем уж круглыми от любопытства, однако же виду не подал и, к величайшему разочарованию юноши, перевел тему разговора совсем в иное русло, пространно рассуждая о ранней весне, выдавшейся в этом году, и о том, как хорошо быть молодым, когда кажется, что все тебе подвластно и разрешимо.

— И впереди можно встретить изумительную любовь, первую и свежую, как те желтые цветы, коими уже пестрят окрестные поля, — указал пан библиотекарь в направлении ближайшего холмика у дороги, сплошь усеянного только что распустившимися одуванчиками.

Хоть и был Йошка зеленым юнцом, задиристым и самоуверенным, впрочем, как и все мы в эти золотые годы, однако он догадался, на что так туманно намекает его старший спутник, а потому сказал с большим почтением:

— Прошу простить меня, пан… э-э, мастер Платон, за неучтивое к вам отношение, а также за ту недостойную выходку с крестьянином. Прошу также нижайшего дозволения звать вас учителем, а себя — вашим учеником.

Платон добродушно улыбнулся и кивнул, давая понять, что извинения приняты.

— Прекрасная погода, сын мой, стоит, так что забудем о прошедшем.

Так сам собою утвердился между Платоном Пражским и Йошкой иерархический взаимопорядок, принятый во всяком обществе, особенно в мужском. С этого самого момента юноша уже звал старшего спутника не иначе как своим учителем и мастером, а себя учеником. Видимо, великие возможности и знания, случайно приоткрытые в дороге паном библиотекарем, ранее казавшимся юноше таким тихим и невзрачным, сильно повлияли на мировоззрение Йошки.

Багровый шар солнца медленно клонился к закату, когда путники выехали на гору, с которой им открылся прекрасный вид на Городок, раскинувшийся в низине. Крыши домов, покрытые большей частью глиняной черепицею, багровели в лучах заходящего солнца. Даже обитая железом крыша ратуши, в иные часы зеленая, и та, казалось, была охвачена пламенем или же засеяна сплошь маковыми полями, это уж как кому более по душе приходится. Картина предстала перед уставшими путниками столь красочной и завораживающей, а Городок казался таким славным, почти игрушечным, что путники остановили своих понурых осликов и долго любовались, устремив взгляды вдаль.

Вдоволь налюбовавшись красотой пейзажа, путники въехали в черту города, а вернее, миновали заставу, такую ветхую, что, казалось, она была выстроена еще во времена славных гуситов. Мирно сидевший подле заставы одинокий вояка, чьи роскошные и ухоженные усы указывали на необременительную службу в здешних местах, встал и испросил у панов дозволения поинтересоваться, кто они и куда держат путь. Тут пан Платон еще выше вознесся в глазах Йошки, вынув из глубочайших рукавов мантии пергамент, снабженный огромной королевской печатью красного сургуча, и подав его оторопевшему усачу. В пергаменте говорилось, что податель сего является тайным следователем Его Королевского Величества Рудольфа II и всякий обязан незамедлительно следовать его указаниям и способствовать ходу ведения расследования. Да, такой документ кому попало король давать не будет, подумалось юноше, во все глаза смотревшему, как ранее неторопливый и чрезвычайно важный вояка старательно гнет перед ними спину, указывая дорогу, по которой должны будут проехать паны, чтобы добраться до самого наилучшего постоялого двора в Городке.

— Насколько я знаю, постоялый двор в Городке только один? — как бы невзначай поинтересовался у усача библиотекарь и, не дав тому рта раскрыть дабы начать оправдываться, тронулся в путь.

Солнце уже совсем село за горизонт, на землю тихо опустились сумерки, а потому скорее интуитивно, нежели старательно разбирая дорогу, путники добрались до постоялого двора, спешились и вошли в дверь, над которой призывно горел масляный фонарь. Пан Платон первым переступил порог постоялого двора, а стало быть, первым столкнулся с выбежавшим на стук копыт о мостовую хозяина — дородного мужчины с таким доброжелательным выражением лица, что хоть сейчас оставайся у него на постой до конца жизни. Масленые глазки почти полностью скрывались за его огромными ярко-красными щеками, трясущимися на ходу, словно рождественский студень из свиных ножек и хрящиков. Однако сей факт не помешал пану Платону заметить, как за показным добродушием у хозяина постоялого двора на миг промелькнула в глазах тревога.

— Просим, просим! — восклицал хозяин, препровождая предполагаемых постояльцев через большую залу на первом этаже, где ярко горел открытый очаг, на котором жарился дивный окорок. Там за столиками с кружками пива сидело человек пять-шесть других постояльцев, любовавшихся, как румянятся бока окорока. — А у меня как раз готова комната. И как раз для двоих.

Пройдя залу трактира, путники поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в свою комнату. Тотчас же пан Платон велел хозяину, чтобы тот послал мальчишку отвести осликов в стойло и распорядился на кухне, чтобы ему с учеником быстро приготовили легкий ужин. Пока он выговаривал хозяину, чьи щеки уже успели из ярко-красных стать пунцовыми, чему виной, видимо, было желание угодить новым постояльцам, Йошка осмотрелся и нашел комнату весьма привлекательной. Здесь стояли две широкие деревянные кровати в углах, а также небольшой письменный стол у камина с приставленным к нему не ларем, а настоящим шкафом. С поперечной балки у потолка свешивалась лампа, что придавало комнате некое подобие торжественной залы. Видимо, хозяин предоставил им свою лучшую комнату, решил Йошка и не ошибся. Едва только дробный стук шагов убегавшего выполнять поручения хозяина затих, как Платон подтвердил предположение юноши.