Рискованная игра - Николай Чергинец Страница 4

— Ильюша! — не веря своим глазам, пробасил Гуреев на всю прихожую. — Как я рад тебя видеть!

Славка Демакин, поняв, что гость в надежных руках, поспешил ретироваться.

— Ладно, Илья, вы тут разбирайтесь, — сказал он, — только недолго, а то водка стынет.

Плотный мужчина указал глазами на водку, но так, чтобы не видел подвыпивший бородатый товарищ, которому, по мнению Демакина, уже было достаточно спиртного.

— Хорошо, — согласился Маланов.

Вячеслав направился на кухню, где также сидели люди.

— Иди, Иуда рода человеческого, иди с богом, пока я трезв! — благословил собрата по кисти бородатый художник.

Слава Демакин ничего не ответил и скрылся на кухне, а Костя, потрепав немного гостя по плечу, вдруг встрепенулся и удивленно посмотрел на Маланова.

— Ильюша, а чего это мы тут стоим? — спросил он у приятеля, словно тот был повинен в бездействии.

Илья снисходительно усмехнулся.

— Вот об этом я хотел бы спросить у тебя, Константин Сергеевич? — парировал вопросом на вопрос пенсионер. — Кто хозяин здесь?

Бородатый хозяин энергично тряхнул своими кудрями и взял под руку дорогого гостя.

— Виноват, Алексеевич, виноват! — пробурчал художник и потащил Маланова на кухню, где только что за дверью скрылся его собрат. — Пойдем в народ, Ильюша! Нельзя брезговать народом, ведь мы все из него…

Илья не стал противиться.

— Пойдем, — согласился инструктор и, поддерживая товарища, направился в заданном направлении.

Не успели хозяин с гостем войти на кухню, как раздалось общее радостное восклицание присутствующих.

— Илья! — воскликнул смуглолицый Юрка Глаголев.

— Маланов? — удивленно произнес Дима Власов, симпатичный брюнет, занимающийся то ли бизнесом, то ли искусством.

— Легок на помине, — бесстрастно усмехнулся вечно подозрительный Владимир Джимисюк, отрывая голову сушеной вобле. — Долго жить будешь, Алексеевич… — заметил художник и пригладил свои усы а‑ля «Песняры».

Седовласый мужчина развел руки в стороны, словно хотел подчеркнуть, что во всем промысел Божий.

— Надеюсь, — вздохнул инструктор, пожимая руки приятелям. — Добрый вечер всей честной компании!

— Привет, привет, бродяга!

— Илья, присаживайся к столу, — пригласил Демакин гостя, указывая рукой на старенький стул, и стал разливать водку в рюмки.

Седовласый полковник поблагодарил товарищей и присел на стул.

Сразу же со всех сторон посыпались вопросы в адрес гостя, однако бородатый художник быстро прекратил допрос.

— Молчать! — недовольно гаркнул Костя Гуреев.

— Ты чего, Костяныч? — не поняв раздражения хозяина мастерской, удивленно спросил Вовка Джимисюк.

Гуреев грозно посмотрел на усатого хохла.

— Молчать! — повторил подвыпивший художник свою просьбу и обвел присутствующих многозначительным взглядом. — Всем молчать! Для начала штрафную чарку дорогому гостю, а уж потом все вопросы!

За столом сразу же стало спокойнее и тише. Бородатый художник повернулся к своему коллеге, который старательно и аккуратно разливал водку небольшими порциями.

— А ты, Демакин, — недовольно заметил Гуреев, — не тряси рукой, больше разливаешь. А Ильюше не в рюмку лей, а в стакан и до краев!

— Правильно, Костя, — весело поддержал друга Юрка Глаголев, — а то ты уже почти на взлетной полосе, а Ильюша — ни в одном глазу.

За столом раздался дружный смех.

— Вам бы только позубоскалить, — добродушно проворчал Константин и повернулся к застывшему в ожидании Демакину: — Чего застыл, как Венера Милосская? К тебе это не относится, давай разливай!

Демакин равнодушно пожал плечами и потянулся за стаканом, однако Маланов остановил его.

— Благодарю, господа, однако я за рулем, — отказался он и замахал рукой, — такие дозы мой Боливар не выдержит! Да и не пить я заскочил, а ребят помянуть.

Костя удивленно напыжился.

— Так и мы про то же, — фыркнул бородач. — Вот и помянем рабов божьих Александра и Евгения.

За столом воцарилось неловкое молчание, и мужики взяли наполненные рюмки.

— Ну что ж, — подняв рюмку с водкой и поднявшись с места, тихо произнес инструктор, — пусть земля им будет пухом и примет их Господь.

Присутствующие также встали, молча выпили и сели обратно на свои места. Кто‑то стал закусывать огурцом, кто‑то закурил в тягостной тишине. Однако не прошло и нескольких минут, как вздох за вздохом, слово за слово и за столом понемногу завязался разговор, который становился все оживленнее и громче, особенно когда зашел спор о направлениях в живописи, о художниках и их работах.

— Да не умеет общество ценить талант, — заметил Демакин. — Давайте вспомним Пабло Пикассо. Он же был самым плодовитым художником. Творческая жизнь его длилась 78 лет, а по-настоящему оценили его значительно позже, а ведь Пикассо написал более тринадцати тысяч пятисот картин и рисунков, сто тысяч гравюр, тридцать четыре тысячи книжных иллюстраций, создал триста скульптур и керамических фигур. Его произведения позже оценили в пятьсот миллионов фунтов стерлингов. Но по-настоящему оценили Пикассо гораздо позже.

— Интеллигенция всегда страдала, — печально произнес Юрка Глаголев.

Все с интересом посмотрели на него.

— Что ты имеешь в виду? — потребовал уточнений Демакин.

— А то, что во все времена интеллигенция первой поднимала протест, увлекала за собой народ и первая же направлялась на эшафот.

— Ну эти времена уже канули в Лету, — взмахнул рукой Демакин. — Сейчас, слава Богу, нам это не грозит. Но помнить об этом надо, — упрямо продолжил он. — Когда умер Орджоникидзе, один чеченский поэт опубликовал стихи по поводу его смерти. На собрании чеченских писателей его сильно хвалили за эти стихи. Растроганный поэт сказал: «Когда умрет товарищ Сталин, я напишу еще лучше!» Через неделю поэта расстреляли.

— Да, жизнь ведь дается только один раз, — протяжно произнес Юрка.

— Не надо к жизни относиться слишком серьезно, живыми нам все равно из нее не выбраться! — едко заметил Костя.

— Да, да, — поддержал друга Демакин, — жизнь дается только один раз. И далеко не каждому. Поэтому при народе прежде, чем что‑то откровенное говорить, надо хорошенько подумать.

— А как же понимать такие слова, как любовь, дружба, братство? — спросил Юрка. — Ведь народ должен быть главным в стране.

— Ха, тоже мне сказал «народ»! — пьяно усмехнулся Демакин. — А что народ? Кролики, как известно, думали, что любят друг друга. А на самом деле, их разводили… В Помпее тоже все жили долго и счастливо. И умерли все в один день.