Драйв - Джеймс Саллис Страница 4

Квартира Гонщика находилась на втором этаже. С фасада казалось, будто единственным входом служила лестница. На самом деле задняя дверь квартиры выходила на общий балкон, что тянулся вдоль здания на уровне каждого этажа; через каждые три двери располагался колодец черной лестницы. Вызывающий клаустрофобию тесный предбанник прихожей сразу за дверью переходил налево — в спальню, направо — в комнатку и за ней в кухню. Если очень постараться, в кухне можно было разместить кофеварку, кастрюльки, тарелку и пару кружек; и даже оставалось место, чтобы развернуться самому.

Что, собственно, Гонщик и сделал, поставив кипятиться кастрюлю с водой, и затем вернулся к окну, чтобы взглянуть на окна прямо напротив. Интересно, там кто-нибудь есть? Похоже, квартира жилая, но он до сих пор не видел в ней каких-либо признаков жильцов. Этажом ниже обитало шумное семейство из пяти человек; когда бы Гонщик к ним ни заглядывал — утром или вечером, — как минимум один из них сидел, уставившись в телевизор. В квартире-мастерской справа жил одинокий мужчина. Каждый вечер он возвращался домой в пять сорок с блоком из шести банок пива и бумажным пакетом с ужином. А потом сидел, уставившись в стену, и пил пиво банку за банкой, по одной каждые полчаса. На третьей банке он выуживал из пакета гамбургер и принимался его жевать. Потом допивал оставшееся пиво и, как только оно подходило к концу, отправлялся спать.

В первую неделю, когда Гонщик только вселился сюда, в соседней квартире жила какая-то женщина неопределенного возраста. По утрам после душа она садилась за кухонный стол и втирала в ноги лосьон. По вечерам, опять же практически голая, сидела и часами болтала по мобильному телефону. Однажды Гонщик видел, как она со всего размаху швырнула телефон в противоположный угол комнаты. Потом женщина подошла к окну: груди ее прижались к стеклу, в глазах дрожали слезы — или ему почудилось? С того вечера Гонщик ее не видел.

Вернувшись на кухню, он залил кипятком молотый кофе в фильтр-конусе. Стук в дверь?

Но ведь такого не бывает. Люди, живущие в «Пальмовом квартале», редко общаются между собой и с полным правом не ждут незваных гостей.

— Аппетитный запах, — заметила она, когда Гонщик открыл дверь.

Ей было около тридцати. Складывалось впечатление, что над ее джинсами поработал сумасшедший — то тут, то там наружу выглядывали разлохмаченные пучки светлых ниток. Черная футболка с давно истершейся надписью, светлые волосы, темнеющие у корней.

— Я только что перебралась сюда — в квартиру чуть дальше по коридору.

Она протянула длинную узкую кисть, удивительно похожую на стопу. Гонщик пожал руку.

— Труди.

Гонщик не стал интересоваться, что такая цыпочка здесь делает. Его скорее озадачил ее акцент. Алабама?

— Услышала радио и поняла, что ты дома. Собралась было испечь маисового хлеба и вдруг обнаружила, что у меня нет ни одного яйца. А у тебя, случайно…

— Нет. Но через полквартала, если идти в сторону центра, есть корейская бакалея.

— Спасибо… А можно мне войти?

Гонщик посторонился.

— Я обычно знакомлюсь с соседями.

— Тут это как-то не принято.

— Мне не впервой попадать впросак. Вечно я делаю неправильный выбор. У меня на этот счет талант!

— Выпьешь чего-нибудь? По-моему, у меня есть баночка-другая пива в холодильнике… или, может, ты называешь его ледником?

— С чего бы это мне называть холодильник ледником?

— Я подумал…

— Вообще-то, я с удовольствием выпила бы кофе.

Гонщик вышел на кухню, налил две кружки и вернулся.

— Странное местечко.

— Ты о Лос-Анджелесе?

— Нет, я имею в виду этот дом.

— Это точно.

— Стоит мне войти, парень снизу вечно высовывается из двери. А в соседней квартире круглые сутки работает телевизор. Испанский канал. Сальса, мыльные оперы, в которых половину героев убивают, а другая половина закатывает истерики, и жуткие юмористические передачи с толстяками в розовых пиджаках.

— Ну вот видишь, ты вполне вписываешься.

Она рассмеялась.

Они сидели, попивая кофе и болтая о всяких пустяках. Гонщик так и не научился разговаривать ни о чем — просто не мог понять, какой в этом смысл? Да и чуткостью его природа обделила. Он рассказал о своем детстве, о родителях и вдруг почувствовал глубокую затаенную боль, которая пряталась в его случайной собеседнице.

— Спасибо за кофе, — спустя какое-то время поблагодарила соседка. — И еще за то, что поговорил со мной. Только я быстро устаю.

— Надо повышать сопротивляемость организма, восстанавливать запас жизненных сил.

Гонщик проводил ее до двери. Снова он пожал протянутую ему длинную узкую ладонь.

— Я живу в квартире два-гэ. Работаю по ночам, так что весь день я дома. Заходи как-нибудь.

Не дождавшись ответа, женщина повернулась и зашагала прочь по коридору. В этих джинсах бедра у нее были просто загляденье. Она уходила, унося с собой свою боль и свою тоску, туда, где они коротали с ней дни и ночи, — в ее квартирку.

На втором «деле» все, что могло пойти не так, пошло не так. Ребята строили из себя профессионалов, но они не были профессионалами.

Целью была лавка старьевщика, неподалеку от аэропорта, на шоссе в Санта-Монику, между двумя домишками, напоминавшими допотопные перфокарты. Войдя в лавку с парадного входа, никто бы не обнаружил там ничего примечательного: аккордеоны, мотоциклы, музыкальные центры, бижутерия и утиль. Стоящие вещи попадали сюда с черного хода, а деньги на эти приобретения хранились в сейфе, до того древнем, что в нем вполне мог хранить свои дантистские причиндалы сам Док Холлидей. {13}

Им не нужны были аккордеоны и бижутерия. То ли дело деньги в том сейфе!

Гонщик, сидя за рулем «форда-гэлакси», наблюдал, как вдоль аллеи к лавочке направились трое парней. Двое сильно смахивали на братьев. Через несколько минут изнутри послышались выстрелы, похожие на щелчки кнута. Раз. Два. Три. Потом звук взрыва; где-то в окнах выбило стекла. Ощутив, как машина просела под тяжестью пассажиров, Гонщик, не оборачиваясь, рванул с места. Через несколько кварталов от лавки ему на хвост сели полицейские — сначала две машины, потом три. Но где копам угнаться за его тачкой или предугадать выбранный им маршрут! Вскоре он оторвался от преследователей. Когда все успокоилось, Гонщик обнаружил, что везет всего двоих парней.

— Он выскочил на нас с дробовиком, представляешь?

Они бросили одного из двоих братьев убитым — или умирающим — на полу в этой гребаной лавке. И гребаные деньги тоже там бросили!

Он на эти деньги не особо рассчитывал. Он вообще не должен был принимать участие в той заварушке. Ему следовало, черт побери, вернуться на работу и заняться выписыванием двойных восьмерок и разворотов. Наверняка у Джимми, его агента, накопилась куча предложений. Не говоря уже о том, что его ждали на съемочной площадке. Эпизоды выглядели не слишком осмысленно — впрочем, как и обычно; да и сценария ему никогда не показывали. Он работал как сессионный музыкант, знающий только свою партию. Он подозревал, что и зритель, если, конечно, однажды задумается, тоже поймет, что мается дурью, тратя время на эту чушь. Но порой в кадре бывал блеск! От Гонщика требовалось «выйти на сцену», отыграть дубль, выполнить свой трюк — «показать товар лицом», как говаривал Джимми. С чем Гонщик справлялся. И справлялся превосходно.