Нешкольный дневник - Антон Французов Страница 4

И вот тут я определил, кто по профессии мой занимательный гость: трогательная привычка обращаться без всяких предисловий прямо по фамилии и пестрая, хромая, словно колченогий павлин, манера излагать свои мысли — все это четко выявило в нем питомца органов внутренних дел.

— Вы из милиции? — спросил я.

Ответ был замечательным:

— Да нет, то есть совершенно так. Нет — это в смысле что я не по поводу криминала. То есть как раз по поводу криминала, но в том смысле, что он вас не касается.

Мне тут же вспомнилось бессмертное, родом из милицейского протокола: «Труп потерпевшего гражданина, лицо обращено строго на север, сидит на унитазе в позе сидя по месту прописки».

Начало разговора выдалось столь многообещающим, что я молча плеснул водки продрогшему гостю, а потом, поколебавшись, налил немного и себе.

Он выпил одним коротким, судорожным движением, уткнул широкий нос в рукав, истово втянул воздух, а я спросил:

— А с кем, собственно, имею честь?

— Ну да, — сказал гость, — это да. Только давайте, чтобы потом без этого… ничего чтобы не было.

Эта удивительная манера выражаться — в духе экс-премьера Виктора Степаныча Черномырдина — несколько озадачила меня.

— Моя фамилия Никифоров, — сказал он. — Капитан Никифоров из полиции нравов.

Я не без любопытства взглянул на него. Тот самый, про которого ехидно рассказывал Соловьев и с уважением — майор Голубцов.

— Я как-то не очень, — начал капитан Никифоров, — тут дело такое… я понимаю, что вы, издатели, всякое уже поначитывали и понаписывали, но тут такое дело, что… в общем, мне как-то недавно присоветовали… В общем, у меня для вас материал.

Я подпер подбородок кулаком и терпеливо смотрел на Никифорова. Его корявые обороты довольно плохо укладывались у меня в голове. Впрочем, мне приходилось выдерживать и не такое. Издательское дело, которым я занимаюсь уже достаточно долгое время, предполагает массу контактов с разного рода «гениями». Они приносят свои эпохальные опусы и пытаются убедить меня в том, что мировая литература будет обеднена и обесценена, если мир не узнает вышеупомянутого шедевра. Претендовали не только на право именоваться вторыми Акуниными или Пелевиными, а — берите выше — Булгаковыми, Чеховыми и Набоковыми. Один почтенный господин, работавший оператором на киностудии, принес мне не более и не менее как ремейк бессмертной набоковской «Лолиты». Правда, этот претендент на роль гения писал свой опус применительно к веяниям времени и потому назвал его то ли «Лолит», то ли «Лол». Соответственно не о хрупкой девочке-нимфетке, а о мальчике. А один толстый, пышноусый армянин — майор ГИБДД — приволок компьютерную распечатку с сочной титульной шапкой: «Варданян и три «Ландкруизера» (так было написано). Текст представлял собой ни больше ни меньше как антихудожественное перемалывание романа Дюма-отца «Три мушкетера», в котором красочно живописались приключения храброго гаишника капитана Варданяна, боровшегося с главарем автомобильной мафии по кличке Кардинал.

Разумеется, после таких прецедентов я смотрел на пришедших ко мне «по не совсем обычному делу» — то есть с намерением впарить мне рукопись собственного изготовления — работников милиции с некоторым опасением. По всей видимости, и мой посетитель явился именно с такой целью. Он долго копался в коричневой папке из кожзаменителя, потом глубоко и громко вздохнул. Мне почему-то представилось, что примерно так вздыхает бегемот в вольере, хотя я никогда не слышал, как он это делает. Капитан Никифоров вынул довольно толстую стопку листов формата А4 и сказал:

— Вот это. Я только надеюсь, что вы, если вам это не подойдет, вернете мне… обратно.

— Это что, рукопись?

— Да нет, почему? На принтере забабахали. В конторе. То есть на ксероксе. Честно говоря, я всю эту технику путаю постоянно. Она для меня вся одинаковая. У меня, когда еще при коммунистах, дома машинка стояла пишущая, так я в ней-то толком разобраться не мог. У меня на этой машинке мама печатала. Она вроде как дневник вела. Блажь, в общем.

Я взял у него из рук эту стопку листов. Сразу выяснилось, что она неоднородна — часть листов, края которых выглядывали снизу, была отличного качества, распечатана на превосходном лазерном принтере. Те же, что были сверху, сложно было назвать распечаткой — это была ксерокопия рукописного текста. Почерк хоть и каллиграфический, приятный и явно женский, но во многих местах «съеденный» при копировании на давно отслужившем свой срок ксероксе.

— Вот, — сказал он, — посмотрите… это… я хотел вам рассказать. На самом деле все это, что я вам принес, у меня года два уже лежит. Точнее, у меня оригинал лежит, а на ксероксе я скопировал только вчера. Когда один в кабинете остался. В общем… вам приходилось слышать о такой банде — «Ромео и Джульетта»? В Подмосковье и Москве года два-три назад орудовала.

— «Ромео и Джульетта»? — Я пожал плечами. — Если честно, я о них только в книжке читал. У Шекспира. А насчет банды — не буду врать, не слыхал.

— Да, книг про них много понаписано, — с трогательной непосредственностью согласился Никифоров, — аж пятьдесят четыре тома уголовного дела подшили. Просто это… как его… полное собрание сочинений.

— Академическое, — сказал я.

— Я тогда в московском РУБОПе работал, — начал капитан Никифоров, не обратив никакого внимания на мое в самом деле малосущественное замечание, претендующее на какую-то иронию, — потом перевелся, правда. Уволился. Я сейчас здесь, в Саратове, живу. Из Москвы съехал. Но ладно. Не обо мне речь, значит. Три года назад в городе такая банда объявилась — «Ромео и Джульетта». Ее братки, которые по понятиям примериваются, конечно, сразу на непонятки поставили… откуда, дескать, такая пидорасня всплыла? Только те, кто наезжал, быстро поменяли место прописки. На кладбище их поселили. Ребята те, которые такую банду… в общем, они были, как сейчас это модно, и вашим и нашим. Короче, по-нашему, по-русски, чтобы грубо и понятно: и в пизду, и в жопу, и в Красную Армию. Непонятно?

— Не очень. Бисексуал, отслуживший в армии, что ли?

— Пидоры они были. В смысле такие, которые и с телками, и с мужиками перепихиваются — за бабки. Пидоры. Би… это… би-сек-суалы, — сподобился выговорить Никифоров. — Да только ушлые пидоры. Один был, значит, вообще из «краповых беретов» — спецназ, в общем. Который Роман. Второй был Юлик, Юлий его звали… так вот. А на итальянский, что ли, манер — Джульетта. Или…

Никифоров засопел и, уже не дожидаясь приглашения, плеснул водки и себе, и мне. Дальнейший его рассказ приобрел большую четкость и определенность — водка, что ли, подействовала? — но тем не менее не стану приводить его не самый удобоваримый образчик речи.

Он рассказал мне следующее.

Когда он еще работал оперативником московского РУБОПа, в столице и пригородах произошла серия убийств, похожих одно на другое как две капли воды: в собственных квартирах находили убитых бизнесменов, при копании в биографиях которых выяснялось, что они все, как один, нетрадиционной ориентации. Расследование помогло выйти на группу молодых людей, промышляющих проституцией. Эти с оттенком в голубизну граждане тусовались в соответствующих московских клубах, таких, как, к примеру, «Три обезьяны», «Хамелеон», «Центральная станция», ну и так далее. Тут их абонировали богатые «папики», имевшие нужду в интимных услугах не совсем обычного свойства. Нет, неверно… сейчас уже все стало обычным и обыденным. Молодые люди, среди которых верховодили упомянутые выше Роман и Юлий, грабили тех, кто их снял, а недавнего владельца экспроприированных жизненных благ хорошенько прикладывали по башке — до амнезии, ничего не помнили потерпевшие, проще говоря. Но тех, кто не помнил, можно считать счастливцами. Потому что некоторых вообще убивали.