Мишн-Флэтс - Уильям Лэндей Страница 4

Вега присел у стены и кивнул напарнику: давай!

Могучий Траделл решительно шагнул к двери. На душной тесной площадке было кошмарно жарко – добрых тридцать градусов. Траделл весь взмок, его тенниску хоть выжимай. Пот струился по рыжей бороде во влажных завитках. Траделл широко улыбался – возможно, со страху. В руках он сжимал полутораметровую стальную трубу. В газетах потом напишут, что полицейские использовали таран. На самом деле это была простодушная самоделка: залитый бетоном кусок водосточной трубы, к которому умельцы в полиции приделали ручки.

Вега растопырил пятерню и начал отсчет. Осталось четыре пальца. Три. Два. Один. Начали!

Траделл что было мочи ударил «тараном» в дверь.

Лестничная клетка отозвалась сочным гулом.

Дверь не шелохнулась.

Траделл быстро отступил назад, замахнулся как следует – и ударил еще раз.

Дверь тряхнуло. Но устояла, подлая!

Полицейские нервно переминались с ноги на ногу – с каждой потерянной секундой напряжение росло. Всем становилось все больше и больше не по себе.

– Давай, громила, не робей! – крикнул Вега Траделлу.

Третий удар. Снова мрачный гул по всей лестничной клетке.

Четвертый удар. Но звук наконец-то другой. Крррах!

Есть пролом! И тут же, в почти слитном звучании, раздался выстрел.

Фонтан крови, розовый туман, брызги чего-то мягкого – и Траделл на полу, на спине, половины черепа как не бывало.

Рядом громыхнул об пол «таран», выпавший из рук мертвеца.

Полицейские бросились кто куда – в основном почти кувырком вниз по лестнице.

– Арчи! – благим матом кричал один. – Арчи!

– Берегись, стреляют! Берегись, стреляют! – нелепо и бессмысленно орал другой, очумевший от вида крови.

Вега тупо таращился на труп Арчи Траделла.

Кровь, кровь – сколько крови! Кругом. И лужа уже успела натечь под его головой.

Водосточная труба с ручками сиротливо лежала в стороне.

Надо хватать ее и продолжать штурм.

Но Вега не мог пошевелиться. Ноги-руки не слушались.

Степень цивилизованности народа определяется во многом тем, какими методами он обеспечивает выполнение своего уголовного права.

Из протокола судебного процесса «Миранда против штата Аризона», 1966 г.

Морис Улетт однажды пытался покончить жизнь самоубийством, однако в итоге лишь отстрелил себе правую часть челюсти.

Бостонские хирурги хоть и заменили ему челюсть протезом, однако доброго слова от него не дождались.

После операции лицо Мориса приобрело диковинно недолепленный вид.

Чтобы скрыть свое уродство, Морис был готов на что угодно. В молодости (а в момент несчастья ему было девятнадцать) он носил на лице бандану – пестрый шелковый платок, скрывавший лицо ниже глаз. Так маскировались грабители банков в старых вестернах. Это придавало Морису, парню в общем-то заурядному и приземленному, романтический вид. Подобный имидж какое-то время ему нравился. Но в повседневной жизни такой имидж приносил одни неприятности.

В конце концов образ романтического грабителя Морису порядком надоел. К тому же за платком было трудно дышать, а еда и питье в публичных местах превращались в сущую муку. Поэтому в один прекрасный день он попросту зашвырнул бандану подальше и стал жить с открытым лицом. Большую часть времени он и думать не думал о своем дефекте, хотя жизнь то и дело так или иначе напоминала ему, что его лицо – не такое, как у всех.

Большинство жителей городка настолько привыкли к деформированному лицу Мориса, что нехватка доброго куска челюсти раздражала их не больше, чем чья-то близорукость. Правда, все они старались оберегать его: при разговоре смотрели ему в глаза, а не шарили по лицу; обращались к нему по имени, с должным пиететом.

Летняя приезжая публика – те, конечно, таращились. Даже взрослые. Тогда они натыкались на ледяной взгляд кого-нибудь из местных, начиная с Рэда Кэффри и заканчивая Джинни Терлером. Любой житель городка умел загодя одернуть приезжего: отверни смотрелки, мистер!

Версаль, штат Мэн, в этом отношении симпатичный городок.

Когда-то его улицы казались мне чем-то вроде больших липучек для неосторожных молодых людей вроде меня: раз увязнут лапки в сладком и липком – и пропал навеки. Пока высвободишься – глядишь, и жизнь прошла, и уже поздно удирать-перебираться в более интересные края.

Однако надо отдать должное жителям Версаля: они стояли горой за Мориса Улетта.

Они стояли горой и за меня.

Мне только-только стукнуло двадцать четыре, когда меня выбрали начальником полиции. На протяжении нескольких месяцев я, Бенджамин Уилмот Трумэн, был самым молодым начальником городской полиции во всех Соединенных Штатах. По крайней мере жители нашего городка были твердо в этом убеждены.

Моя уникальность оказалась весьма кратковременной – в том же году в газете «Ю-Эс-Эй тудей» появилась статья о двадцатидвухлетнем шерифе где-то в Орегоне. А впрочем, я не сильно переживал. Мне от этой славы было не тепло и не холодно.

Говоря по совести, я вообще не хотел быть полицейским.

И уж тем более шерифом в Версале.

Вернемся к Морису. Он продолжал жить в дощатом доме, который он унаследовал от покойного отца. Получал небольшую социальную помощь, время от времени обедал в бесплатной столовой одной из двух соперничающих городских благотворительных организаций. В свое время выиграл процесс против больничной кассы, которая не оказала ему должной поддержки во время всей этой истории с отстреленной челюстью, и по судебному решению получил маленький капиталец – так что Морис в принципе не бедствовал, хотя и шиковать было не с чего. Казалось бы, живи себе в свое удовольствие. Тем не менее, по непонятным для версальцев причинам, Морис начал отдаляться от людей, все меньше выходил из дома. Согласно городской молве, он стал почти анахоретом, а может быть, и крыша у него слегка поехала. Но за всю свою жизнь он никого ни разу не обидел, ни на кого руки не поднял (разве что на себя самого). Поэтому все сходились на том, что Морис Улетт – вольная птица и осуждать его не следует, что он делает и как он живет – его личное дело.

В общем и целом я придерживался того же мнения. Только к одной привычке Мориса я как шериф равнодушно относиться не имел права.

Раз в несколько месяцев, ни с того ни с сего, Морис начинал палить из ружья в светофор на шоссе номер два – аккурат напротив своего дома.

Его упражнения в прицельной стрельбе наводили панику на водителей.

Обычно Морис хватался за винтовку слегка обкуренный. Собственно говоря, именно наркота и провоцировала его на подвиги – и мешала ему, вообще-то меткому стрелку, хотя бы раз попасть в светофор.