Библиотека географа - Джон Фасман Страница 4

— Возможно, нечто позднее, — предположил я, имея один шанс из шести дать правильный ответ. — Может, из «Цимбелина»?

— Отлично, молодой человек! Я впечатлен. Впрочем, произнесли вы это не слишком уверенно. А что говорил в таких случаях Мартин Лютер? Он говорил: «Грешите смело». Из этого следует, что даже свои сомнения надо озвучивать громким голосом, а не бормотать что-то себе под нос. Итак, мистер Томм, знаток Шекспира, я был бы рад болтать с вами о поэзии хоть весь день, но меня ждут мертвецы. Моя, так сказать, специфическая аудитория. Может, перезвоните мне во второй половине дня? Или завтра утром? Полагаю, к этому времени все секреты нашего покойника будут раскрыты и я смогу сообщить вам нечто более определенное. Ну, до свидания. И да пребудет с вами милость Господня.

— Ничего он не знает, и сказать ему нечего, — сообщил я Арту.

— За годы нашего знакомства Панде всегда было что сказать, — рассмеялся Арт. — Надеюсь, ты перезвонишь ему?

— Да. Сегодня вечером или завтра утром.

— А что собираешься делать сейчас?

— Сейчас? Э… где, кстати, живет наш профессор? Вернее, жил?

— Это называется брать быка за рога. Вот тебе его адрес. — Арт переправил мне по столешнице листок бумаги. — Подумай вот еще о чем: возможно, тебе придется прокатиться в Уикенден. Сколько сейчас времени? Уже за полдень? Может, сгоняешь туда во второй половине дня? Ты ведь любишь быструю езду? Или завтра? Было бы неплохо встретиться с его старыми приятелями по университету и попытаться расспросить их. Может, скажут пару теплых слов в его адрес? Почему бы нам не сделать доброе дело, если есть время? А время у нас есть. Ну так как — отдадим парню последний долг?

Я никогда не видел дом Пюхапэева, поскольку за все время обитания в Линкольне мне ни разу не довелось побывать на этой улице. Я ее просто не замечал. И неудивительно: поворот на нее скрывали плакучие ивы и здоровенные раскидистые дубы. Даже сейчас, когда листва с них облетела, я поначалу принял ее за проход между домами. Она и в самом деле была такая узкая, что по ней вряд ли смогла бы проехать большая грузовая машина. В конце, правда, чуть расширялась, но из-за росших там кустов и деревьев, загораживавших пространство, казалась тупиком. По обеим сторонам улицы сразу за поворотом с главной дороги стояли два идентичных дома, выстроенных из плитняка, с выцветшими серо-голубыми ставнями и заросшими вьюнками подъездами. Они напоминали двух молчаливых часовых, общавшихся между собой посредством знаков или телепатии. На другой улице и в другой день эта деталь, несомненно, привлекла бы мое внимание, но здесь меня больше занимал тот феномен, что хотя дым поднимался из обеих труб, ни в одном доме не было даже малейшего проблеска света.

Следующим на левой стороне улицы было большое длинное строение, обшитое желтоватой вагонкой. Глядя на обнесенную перильцами прогулочную площадку у него на крыше, так называемую «вдовью дорожку», можно было подумать, что его принесли сюда прямиком из Рокпорта или Глостера вместе с обитавшей здесь какой-нибудь престарелой вдовой. Через дорогу стоял дом номер четыре, принадлежавший Пюхапэеву: приземистый, коричневый, с облупившейся белой отделкой и погнутыми водосточными трубами. Перед домом посреди пыльной лужайки высился одинокий клен; в грязеотстойнике торчали две вешки, чтобы никто не вляпался. На небольшом переднем крыльце стояли древние качели, выкрашенные в незапамятные времена розовой краской. Цепь соскочила, и они, перекосившись на сторону, напоминали замершего без движения старого толстяка, лишившегося последних сил.

Я припарковался за стоявшим перед домом полицейским «линкольном», действительно являвшимся машиной полиции города Линкольна. Направляясь к входной двери, я бросил взгляд через улицу и заметил в верхнем окне противоположного дома чью-то руку, раздвинувшую шторы. Я постучал в открытую дверь Пюхапэева, немного подождал, крикнул в дверной проем — дескать, к вам гости, и переступил порог.

— Господь вседержитель! — послышался чей-то недовольный голос. — Это вам не музей, это частное домовладение.

— А может, еще и место преступления? — осведомился я, отступая таким образом, чтобы мое тело оказалось на улице, а голова и шея продолжали оставаться в пределах дома.

— А вам-то что за дело? Вы турист или хотите купить дом? — Из полумрака выступил дородный полицейский, похожий на сардельку, облаченную в униформу. Под мышкой он держал фуражку, а в руке сжимал металлический пюпитр с прикрепленным к нему листком бумаги. Под носом у него красовались похожие на волосатую гусеницу маленькие усики, а вокруг лысины торчало несколько вздыбленных светлых прядок. Мне уже приходилось его видеть, но знакомы мы не были. Отец учил меня держаться подальше от полицейских, охраняющих порядок в маленьких городках, по причине чего я не удосужился получить у местных блюстителей порядка даже талон с официальным разрешением на парковку в Линкольне. Обычно я встречал этого копа в компании с напарником — тощим парнем с невыразительной внешностью, который на фоне своего приятеля казался блеклой размытой тенью. Если Арт и упоминал при мне его имя, то я его не запомнил.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Я из «Курьера». Зовут Пол. — Я протянул ему руку, и он молча ее пожал, ничуть не изменившись в лице и даже не взглянув, словно ему было совершенно все равно, что пожимать.

— Берт, — равнодушно представился он.

— Что-нибудь интересное обнаружили?

— Просто проверяем, не было ли ограбления. Похоже, ничего ценного здесь нет, один только негодный хлам.

Он оглянулся через плечо, и я вытянул шею, пытаясь увидеть, что находилось у него за спиной. Моему взгляду предстала большая комната, в которой царил полнейший хаос. В одном углу помещался покрытый пылью рояль, на верхней деке которого высились горы книг и бумаг. В противоположном конце комнаты располагался стол, заставленный переполненными окурками пепельницами и тарелками с засохшим кетчупом (по крайней мере я надеялся, что это кетчуп). Между ними валялись старые обглоданные кости и грязные миски с мумифицированным содержимым и торчавшими из него ложками. Картину дополняла покрытая пятнами, выцветшая софа. Говорить о домашнем уюте в этой комнате можно было с очень большой натяжкой. Классическое жилище одинокого человека. Здесь пахло плесенью, табаком, прогорклым жиром, засохшими растениями, пылью и старостью.

— Не представляю, сможем ли мы констатировать ограбление, даже если отсюда и в самом деле что-нибудь вынесли.

— Можете мне сказать, где и при каких обстоятельствах его нашли?

Берт вздохнул и закатил глаза, словно я попросил его вымыть в этой комнате окна, потом ткнул пальцем в кушетку.

— Здесь и нашли. Лежал тут раскинув руки. Хотя, в общем, все выглядело довольно мирно. Готов биться об заклад, у него был сердечный приступ. Вот только мне среди ночи звонили на его счет. Какой-то тип, который никак не мог с ним связаться или что-то в этом роде. Короче, беспокоился по поводу его состояния. Так что мне придется все здесь проверить. Впрочем, мы уже сделали что смогли и собираемся отсюда сматываться. Да, Аль?