Королевский гамбит - Диана Стаккарт Страница 4

Я на мгновение потерял дар речи. Поклявшись, что никогда не вернусь, я вновь оказался в саду по прошествии не столь уж длительного времени. А теперь, когда я бы с радостью пустился отсюда наутек, учитель просит меня остаться наедине с убитым!

— Ну же, мальчик, — нетерпеливо постукивая пальцами, произнес он, видя мою нерешительность. — Мертвеца бояться нечего, а тот, кто его убил, поверь, давно уж, чтобы его не заподозрили, скрылся. Ты малый храбрый, и это поручение тебе по плечу, или все же мне лучше позвать кого-нибудь из сопливых служанок?

Последний вопрос, как учитель и рассчитывал, вывел меня из оцепенения, правда, по совершенно иной причине, чем он полагал. Я расправил плечи и гордо вскинул подбородок:

— Не беспокойтесь, учитель, до вашего с герцогом возвращения сюда никто не проникнет.

— Прекрасно. Мы с его превосходительством скоро вернемся. Будем надеяться, что это злосчастное происшествие не выйдет нам боком.

Как только учитель запер за собой ворота на щеколду, с меня мигом слетел решительный вид, и я стремглав бросился к стене, желая как можно дальше оказаться от графа. Я вжался спиной в камни, надеясь, что теперь никто — ни мертвый, ни живой — не сможет подобраться ко мне сзади. Для пущей убедительности я снова перекрестился и быстро пробубнил «Отче наш». Учитель был прав: мертвецы не могут причинить вреда; однако я не был столь, как он, уверен, что тот, кто нанес смертельный удар графу, давно сбежал. Разумеется, если граф не пал от руки случайно забредшего сюда убийцы… А если это так?

К счастью, не мне решать этот вопрос. Уже очень скоро я позабуду обо всем случившемся. Чтобы отвлечься, я сунул руку в висевшую на поясе сумку и извлек оттуда свое самое ценное достояние.

Это была небольшая стопка бумажных листов, приобретенных мною у тряпичника вскоре после моего прибытия в замок. Я выменял драгоценные листы на старый жакет, а затем, с большим трудом связав их куском найденной веревки, придал им форму книги. На этой восхитительно белой бумаге я еженощно мелким почерком записывал все самое важное, что мне довелось узнать за прошедший день.

Я начал вести свою записную книжку (так, по крайней мере, я называл ее), подражая учителю. Ведь все видели, как он ежедневно исписывает по множеству страниц, отдельных листов разного размера, заполняя их всевозможными заметками. Они были написаны странным почерком, справа налево, и поэтому читать их было трудно. В особое восхищение меня приводили крошечные рисунки, иллюстрировавшие многочисленные отрывки, удивляло, как ему удается при помощи карандаша, всего несколькими штрихами, изобразить крыло птицы в полете либо человека за физической работой. Мне казалось, что причина его гениальности отчасти кроется и в том, что он постоянно поверяет свои мысли бумаге. Если я буду поступать так же, то, возможно, частица его гения передастся и мне. Если же нет, мои записи станут свидетельством деяний учителя. Даже если я не прославлюсь как художник, то, быть может, приобрету известность как бытописатель.

Отыскав нужную запись в углу страницы (я, как и учитель, использовал любое свободное место на листе и даже писал поверх старых строк), я просмотрел перечень оттенков зеленого цвета, чтобы определить, какие из них есть в саду. Задача была не для ленивых; более того, это было одно из упражнений, которыми ученики занимались по указанию учителя в свободное время.

— Если, например, я попрошу рассказать о синем цвете, я вправе буду ожидать от вас, что вы перечислите мне двадцать или более его тонов, — говорил он нам. — Более того, вы должны уметь описывать их. И, разумеется, смешивать их на палитре.

Порой он позволял одному из старших подмастерьев участвовать в работе над картиной, но лишь после того, как юноша доказывал, что ему по плечу создать требуемый оттенок. Две недели тому назад мне разрешили, к огромной зависти моих приятелей, сделать несколько мазков, покрасить одеяние ангела в сапфирный цвет. Я покраснел от удовольствия, когда учитель, нанеся несколько мазков смешанной им самим краски, заявил затем, что полученный мною оттенок весьма точен.

Промелькнула в голове дюжина основных тонов, включая изумрудный, плюшевый и оливковый, я уже в воображении своем перешел к более нежным оттенкам, яри-медянке и берилловому, когда услышал, как отодвигается задвижка. Я запихнул записную книжку обратно в сумку, вскочил на ноги, и оказался у тела графа в тот момент, когда ворота распахнулись и в сад в сопровождении полудюжины стражников личной охраны вошел герцог. Жестом велев им остаться у ворот, он кивком головы пригласил учителя следовать за ним.

Я стянул суконную шапку и поклонился, почтительно отступив назад при приближении Моро. Последний, впрочем, обратил на меня меньше внимания, чем на жужжащую муху. Он стремительно, словно меня и не существовало, прошагал мимо и остановился у распростертого тела двоюродного брата.

Ожидай я увидеть проявление горя, меня бы ждало горькое разочарование. Герцог пихнул мертвеца ногой в изящной обуви. Затем, презрительно фыркнув, он повернулся к учителю:

— Тьфу, ну и дурак же Орландо, если позволил убить себя таким образом, — он покачал головой, и его смуглое лицо еще больше потемнело от гнева. — Как вы, верно, уже слышали, Леонардо, я только что назначил графа своим посланником во Франции. Он должен был отправиться в Париж через две недели и более подробно обсудить с королем Людовиком вопросы, затронутые во время пребывания здесь господина Виласса. Случившееся не пойдет на пользу ни мне, ни моим замыслам, касающимся Милана. У меня много кузенов, но нет готовых посланников.

— К сожалению, это так, — почтительно отвечал учитель. — Я лишь могу представить, сколько хлопот это происшествие доставит вам. Вы полагаете, что причиной убийства вашего двоюродного брата стало его назначение на дипломатическую службу?

— Не исключено. В любом случае нам не следует ограничиваться только одной версией, к тому же еще ничем не подтвержденной.

Он перекинул свой красный бархатный плащ через плечо и склонился над телом. Быстрым движением человека, привычного к оружию, герцог вытащил нож из плеча графа, откуда тут же брызнула кровь. Все тем же привычным движением он ощупал потемневшее лезвие, а затем метнул нож, вонзившийся в землю у его ног.

Я посмотрел на дрожащий, как испуганная змея, нож, а потом перевел свой взгляд обратно на герцога. Его лицо было мрачно, охвачено преимущественно гневом; однако мне показалось, что на его лице проступает и какое-то иное чувство. Недоверие… может быть, страх?

«Странная реакция для столь уравновешенного человека», — сказал я себе.

Несколько лет тому назад был убит его еще более жестокий брат, оставивший после себя вдову, которая стала править от имени своего юного сына. Нарушая порядок престолонаследия, Моро безжалостно отнял трон у нее и законного наследника, подчинив себе двор. Недаром в гербе Сфорца самым примечательным было изображение извивающегося ужа. Если кому и было известно об интригах, подчас губительных, в борьбе за верховную власть, то, несомненно, ему.

Однако следующие слова герцога внезапно мне открыли его опасения.