Под покровом тайны - Юна-Мари Паркер Страница 4

Маллаби бесшумно вошел в комнату и остановился на почтительном расстоянии. Он был коренаст, с пухлым лицом и седыми волосами и даже после стольких лет пребывания в доме все еще немного побаивался хозяйку.

– Ты оставил на моем бюро это сообщение, Маллаби! – начала Пэтти без всяких предисловий. Она знала, что все слуги побаиваются ее, и не пыталась развеять эти страхи. Только Сэму, Джейку и, конечно, Мэделин было известно, что скрывалось за ее резкостью.

– Да, мадам.

– Когда сэр Джордж Даримпл позвонил из Англии прошлой ночью, надеюсь, ты не дал ему номер телефона миссис Делани?

Маллаби выглядел шокированным и даже огорченным.

– Я никогда не делаю таких вещей, мадам! Я только предположил, что, возможно, вы сами позвоните ему сегодня.

– М-м-м… – Пэтти Зифрен задумчиво кивнула: – Ладно. Пока все.

– Благодарю, мадам.

Оставшись одна, Пэтти Зифрен встала из-за стола и закурила сигарету. Она немного горбилась в своем превосходном костюме, и руки ее слегка тряслись. Проникшие в комнату сквозь высокие окна солнечные лучи оставили ее равнодушной. Мысли ее были совсем о другом. «Черт побери этого старого Джорджа Даримпла! – размышляла Пэтти, чувствуя, что ее охватывает волнение. – Его ни в коем случае нельзя допускать к моей племяннице! Однако, наверное, он узнал номер телефона у кого-то другого. Это не так уж трудно. Мэделин и Карл – хорошо известная пара… Возможно, он даже узнал, что они живут на Пятой авеню».

Пэтти сердито загасила окурок и тотчас закурила другую сигарету. В ней проснулось стремление защитить племянницу. Мэделин была совсем маленькой, когда Джейк вернулся в Нью-Йорк из Англии и обратился к Пэтти с просьбой помочь ему в воспитании девочки. Она помнила, как он сказал: «Я нанял для нее няню-англичанку, но это не то же самое, что иметь мать. Необходима твоя помощь, Пэтти. Кто-то должен занять место Камиллы». И Пэтти, конечно, согласилась, потому что очень любила своего брата. В какой-то степени Мэделин явилась для нее нежданным счастьем, потому что сама она не могла иметь детей.

Они привязались друг к другу – богатая светская дама с вызывающими манерами и прелестная маленькая девочка, которую все боготворили. Пэтти считала, что Мэделин не следует баловать, но нельзя было также допустить, чтобы она чувствовала себя несчастным ребенком. У нее должно быть много друзей, она должна заниматься спортом и быть всесторонне развитой. Первые признаки того, что она обладает даром художницы, обнаружились, когда Пэтти увидела альбом Мэделин с зарисовками их друзей. Это были смело выполненные рисунки, в которых явно проявился талант племянницы.

– Взгляни на это, – сказала Пэтти Джейку, когда однажды вечером он обедал с ней и Сэмом. – Она, несомненно, талантлива! Ты должен позаботиться, чтобы у нее были самые лучшие учителя.

Джейк улыбнулся. Если бы Мэделин прыгала по комнате на одной ножке, Пэтти наверняка сказала бы, что в их семье появилась новая Анна Павлова. Он бегло просмотрел альбом, нахмурился, затем перелистал его еще раз.

– Это просто замечательно! – сказал он удивленно. – Возможно, ты права. Ей необходимо учиться живописи.

– Когда она подрастет, ее надо направить в школу живописи, а потом в Париж! – сказала Пэтти. Она взяла альбом и открыла его на том месте, где Мэделин изобразила ее. – Хм-м-м! – фыркнула Пэтти, глядя на свое худощавое лицо и точно подмеченный племянницей пронзительный взгляд. – Она, несомненно, талантлива!

Джейк откровенно расхохотался. Мэделин уловила мельчайшие детали в облике своей тетушки: даже то, как она хмурится и по-птичьи держит голову. Рисунок был пронизан чувством юмора.

– Возможно, она станет карикатуристкой! – пошутил он. Пэтти посмотрела ему в глаза.

– Или художницей, хорошо чувствующей характер человека, – поправила она.

И вот сейчас, по прошествии всех этих лет, Мэделин стала художницей-портретисткой. Талант ее созрел и вызывал восхищение у тех, кто не боялся взглянуть со стороны на свое истинное лицо. Пэтти надеялась, что выставка в галерее «Мидас» принесет Мэделин успех.

Она закурила очередную сигарету и, глубоко задумавшись, принялась ходить по библиотеке, прикасаясь к различным предметам, но не замечая их. Пэтти рассеянно курила, а мысли ее были где-то далеко-далеко. Затем она наконец приняла решение. Она не станет говорить Джейку о том, что собирается сделать, чтобы не беспокоить его понапрасну. Снова усевшись за письменный стол, Пэтти взяла записную книжку и набрала номер телефона сэра Джорджа в Англии.

Утром Мэделин вышла в девять часов из своей квартиры на углу Пятой авеню и Семьдесят пятой улицы и поехала в такси к своей студии на Вустер-стрит в Сохо. Когда ей исполнился двадцать один год, отец купил для нее эту студию наверху одного из старейших зданий в квартале художников. Хотя утром она и Карл могли не торопиться, Мэделин выходила из дома всегда в одно и то же время. По утрам работалось необычайно хорошо: в студии было естественное освещение, и Мэделин испытывала в такие минуты особенное вдохновение. Сегодня она хотела закончить портрет Дастина Хоффмана, который намеревалась представить на выставке среди прочих экспонатов.

Войдя в студию, Мэделин почувствовала знакомые запахи масляных красок и скипидара, и у нее тут же возникло острое желание поработать. Привычный беспорядок, царивший вокруг, создавал особый уют – это было ее маленькое королевство, где она могла самовыражаться в своих картинах и делать все, что хотелось. Банки с кистями, бутылки с растворителями, тюбики с красками и коробки с углем были разбросаны вперемежку с фрагментами скульптур, которые были хобби Мэделин. По углам стояли рулоны холстов. Среди беспорядочно расставленных стульев и табуреток выделялся небольшой диван, покрытый черным бархатом. Сквозь застекленный потолок виднелось небо, по которому бесконечно плыли куда-то облака.

Мэделин заперла дверь, забралась по винтовой лестнице на галерею в дальнем конце студии, где находилась ее музыкальная система, а рядом полки с пластинками и дисками. Через мгновение комнату наполнили звуки Концерта Рахманинова до-диез минор, и Мэделин почувствовала себя почти такой же счастливой, как после чувственных любовных ласк Карла прошедшей ночью. Именно среди обстановки, которую она создала исключительно для себя, можно было расслабиться. Здесь она полностью проявляла свой талант и до конца раскрывала душу.

Быстро спустившись вниз, Мэделин с радостным чувством взобралась на высокий табурет и взглянула на свои полотна, наслаждаясь редкой минутой. Так было далеко не всегда. Порой, когда картины не получались, она ужасно расстраивалась и злилась. Лица с написанных ранее портретов насмешливо смотрели на нее, как бы говоря: «Твой талант достиг пика, когда ты изображала нас! Посмотри, какую дрянь создаешь теперь! Ты совсем не можешь писать, мошенница!» Их голоса непрерывно звучали в голове, зарождая в ней сомнения. Бледная от злости, с выражением муки в глазах, Мэделин хватала с палитры скребок и начинала скоблить холст, на который только что наносила краски, уничтожая свои промахи. Она не могла ни минуты терпеть эту мазню, а в голове звучал вопрос: «Неужели я не могу писать сегодня так, как вчера? Неужели мой талант иссяк, испарился, оставил меня и я похожа на ребенка с первой в жизни коробкой красок?» Затем она начинала неистово работать, отчаянно стремясь воскресить прошлое, когда ее посещало вдохновение. Она трудилась так самозабвенно, что в конце концов голова начинала раскалываться, а лицо превращалось в напряженную маску. Постепенно Мэделин становилась все более уверенной, и портрет оживал, обретая подлинное сходство с оригиналом. Только после этого она могла позволить себе покинуть студию поздно вечером, не оглядываясь назад. Нерешительность и неуверенность были побеждены. Однако новый взгляд на свою работу мог опять породить их, и она не осмеливалась рисковать. Дома Карл мог утешить и успокоить ее своей нежностью, пониманием и поддержкой, делая менее болезненными переживания от неудачи.