Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров Страница 4

Вечером, когда жара немного спала, а улицы начали пустеть, поскольку вся московская служивая толпа устремилась на вокзалы к пригородным поездам, чтобы пораньше вернуться на дачи, я вернулся в Столешников, домой. Семья моя также пребывала на нашей даче в Малеевке под Старой Рузой, со мной остался только Коля Морозов – смышленый паренек, которого я взял из посудомоек в секретари. Лет ему было пятнадцать, однако в своей деревне он не только научился читать, но и пристрастился к книгам, проводя с ними все свободное время. Вот и сейчас на мой зов из прихожей он пришел с раскрытой книжкой в руках.

– На, поешь. – Я протянул ему бумажный сверток.

– Что это, Владимир Алексеевич?

– А так, всякая всячина. Полфунта окорока, немного осетринки и пара апельсинов. Я – то сам у Тестова сидел, хочу только чаю. Ты мне кипятка организуй, а сам пока поужинай.

– Многовато это для меня одного, – возразил Коля, прикидывая в руке увесистый сверток.

– Ничего, управишься. А то смотри, уже года два как у меня, а все такой же худой, как раньше. Непорядок это, брат, – сказал я весело, вешая на крючок свой летний белый картуз.

Коля кивнул и ушел ставить на плиту чайник. Я прошел в кабинет, который после отъезда на дачу Маши и прислуги наконец стал выглядеть как настоящее логово журналиста и писателя. Заваленный газетами, бумагами с набросками статей и рассказов, листками самого разного цвета, размера и состояния, с пометками. Я сорвал с себя галстук и пиджак, бросил их на топчан поверх подшивки моего «Русского спорта» за прошлый год, расстегнул рубашку чуть не до пояса, чтобы остудить грудь, и сел в любимое широкое кресло, которое категорически запретил выбрасывать, несмотря на то что оно действительно было, кажется, старше всего дома. Достав из кармана пиджака отцовскую табакерку, я захватил немного табака, который покупал у старого одноногого сержанта, торговавшего за Страстным монастырем, и заправил щепоть в ноздрю – чтобы немного прояснить голову. Удивительно, как все-таки тихо дома, когда все твои домочадцы уехали дышать чистым природным воздухом!

Вошел Коля, неся мою любимую большую кружку с рисунком старого прусского замка.

– Ну что, перекусил?

– Нет еще, Владимир Алексеевич, – ответил мой юный секретарь. – Давайте я тут окошко открою, а то душно.

– Открой, – разрешил я, принимая чашку. – Только гляди, чтобы бумаги в коридор не сдуло. А знаешь, Коля, куда я завтра иду?

– Куда?

– Смотреть на стройку елисеевского магазина. Представляешь?

– Это тот, который в ящике? – спросил Коля, отворяя окно. Сразу же появился легкий летний сквознячок, сдобренный воробьиным чириканием и сладковатым запахом с далекой кондитерской фабрики.

– Тот самый! Интересно?

– Ну… Ежели с собой возьмете, то да.

– Уж прости, но, боюсь, меня туда одного позвали.

Коля пожал плечами.

– Тогда я здесь посижу, почитаю.

C этими словами он вышел, а я схватил с конторки относительно чистый блокнот и начал заносить в него заметки о сегодняшней встрече с Елисеевым.

На следующий день я пешком дошел вверх по Тверской до огромного, обшитого досками куба, внутри которого Елисеев и спрятал свою стройку. Конечно, уже не раз находились проныры, которые выковыривали из досок сучки, и подсматривали через дырки – что же именно строит архитектор Барановский, которого Елисеев нанял за огромные деньги, причем обещая не вмешиваться в творческий архитектурный процесс. Эти самые проныры утверждали, что на месте особняка княгини Белосельской-Белозерской теперь высится настоящий восточный храм, пагода Бахуса, или же дворец Великих Моголов.

Свернув с шумной Тверской в Козицкий переулок, я пошел вдоль дощатой стены, пока не наткнулся на дверь, справа от которой находилась большая медная кнопка электрического звонка. Ниже по трафарету было написано: «Вызов охраны». Я постоял немного в тени переулка, наслаждаясь прохладой. А потом, переложив трость в левую руку, нажал кнопку. Где-то вдали послышалось резкое дребезжание. Никаких звуков стройки я не слышал. Не визжали двуручные пилы, не стучали молотки и киянки, не слышалось даже голосов рабочих на лесах. Похоже, что строительство закончилось. Вероятно, сейчас велись отделочные работы внутри здания, что и объясняло отсутствие характерного строительного шума.

Наконец изнутри щелкнула щеколда, и дверь немного приоткрылась. Однако чье-то грузное тело закрывало обзор – вероятно, на вход поставили самого объемного охранника, главной задачей которого было именно застить свет.

– По какому делу? – спросил этот «святой Петр» строгим голосом.

– У меня назначена встреча с Григорием Григорьевичем Елисеевым, – ответил я, совершенно не покривив душой…

Вероятно, я был далеко не первым, кто использовал эту наивную формулу для того, чтобы проникнуть внутрь.

Охранник прислонил к щели лицо и воззрился на меня недовольным серым глазом.

– Чего?

– Позови-ка господина Теллера, любезнейший, – попросил я.

Охранник поморщился – похоже, я оторвал его от важного и любимого занятия – в густых усах этого одноглавого Цербера застряла шелуха от тыквенного семечка.

– Проходи мимо, нету его, – пробурчал охранник. – Нету. Понял?

И тут же попытался закрыть дверь, но я крепко схватился за нее и потянул на себя. Вот еще! Раз уж я решил войти, то остановить меня будет трудновато! Охранник, не ожидавший такой прыти, чуть не разжал пальцы, но раскусил мой маневр – лицо его перекосилось, потом побагровело, и он крепко вцепился в дверь со своей стороны.

– Ты что! Пусти! – прохрипел он. – Не положено!

– Положено-положено, – ответил я с усилием. – Вот ужо узнает Федор Иванович, он тебе подробно пропишет, кому положено, а кому нет!

– Паскуда, – выругался охранник. – Ну, погоди!

Он неожиданно разжал пальцы. Распахнувшись, дверь чуть не ударила меня по лбу, однако я и сам отшатнулся назад, чуть не опрокинувшись на спину. Если бы не постоянные занятия в Гимнастическом клубе и не моя верная трость – сувенир со времен дела об украденных голосах, – валяться бы мне сейчас на пыльных булыжниках Козицкого переулка.

Пока я пытался устоять на ногах, охранник метнулся влево и снова явился в дверном проеме, но уже перехватывая обеими руками толстую палку.

– Ага, – весело закричал я, – решил фехтовать?! Вот славно! Ну, давай! Туше!

Выставив вперед трость, я встал в фехтовальную позицию. Пара мастеровых, проходивших мимо, с деревянными рундуками, из которых торчал столярный инструмент, остановились и начали глазеть. Один даже достал из кармана пиджака короткую черную трубку и спокойно сунул себе в рот. Охранник нервно взглянул на них. Я тут же воспользовался моментом и ткнул ему в солнечное сплетение концом трости, окованным стальной полоской – чтобы не сбивался о камни.