Японская молитва - Анна Данилова Страница 4

– Да нет, ты не поняла… Я приеду в гостиницу, мы проведем там несколько часов, еще раз хорошенько все обсудим, затем рано утром мы вместе, вернее, каждый на своей машине, доедем до Синеньких, я покажу тебе, где находится дача подруги, после чего мы вернемся обратно… Ты останешься в гостинице и подождешь до трех часов дня – приблизительно в это время Мила проедет мимо этой гостиницы в Синенькие, – а я вернусь в город. Ты что, трусишь? Быть может, ты уже передумала?

– …а потом я одна поеду в Синенькие и убью твою жену?

– Тебе страшно, маленькая моя?

Когда он называл ее так, она терялась, она уже не принадлежала себе, она готова была ради него на все. Чувствуя его горячие губы на своем теле, она переставала что-либо соображать, и лишь одна мысль, как жало пчелы, саднила и жгла: и этим мужчиной, как автосалоном, владеет та, другая женщина? Объятия Вадима придавали ей сил, блаженство охватывало ее, когда она представляла себе, что после того, как она сделает это, Тахиров будет принадлежать лишь ей… За все надо платить: за любовь Вадима Лена заплатит смертью, заплатит смертью Милы. А Вадим пусть расплачивается угрызениями совести, если таковые к тому времени отыщутся… Она не представляла себе, как пострадает сам Вадим, как заплатит за все те блага, которые обрушатся на него после смерти жены. Скорее всего, никак. Не каждый и не всегда расплачивается. Он – небожитель, природа наградила его такими внешними данными, словно выбрала его из тысяч и тысяч мужчин, чтобы он услаждал женщин. Это – его единственное предназначение, вот пусть он и услаждает теперь ее, Лену. Она заслужила это своей преданностью и готовностью совершить ради него преступление…

Уже одиннадцать, но Вадима еще нет. Где он? Что делает? Раздобыл ли он пистолет? Не поссорился ли он с женой? Быть может, она передумала ехать завтра в Синенькие к подруге и он улаживает это, пытается уговорить ее поехать туда… «Ты поезжай, дорогая, мне что-то нездоровится… так, мигрень… А завтра я подъеду к вам, мы искупаемся, позагораем. Ну же, соглашайся, ты не должна из-за меня лишать себя удовольствия… Ты же знаешь, как я тебя люблю. Ну же! Стой, повернись… какие у тебя красивые серьги… А блузка? Что-то я не видел раньше у тебя этой блузки… Ты привезла ее из Италии? Шикарная вещь… не торопись… я сам расстегну пуговицы… Это настоящий перламутр? У тебя прекрасный вкус… Встань вот так… ты же тоже хочешь этого… Мы оба хотим этого…»

Лена мысленно видит, как он наматывает на кулак волосы своей жены (он делает так всегда перед тем как взять женщину, Лене об этом известно, как никому другому), чтобы в последний раз доказать ей свою любовь. Он добрый, он очень добрый, Вадим…

Где он? Почему не звонит ей на сотовый? Нет такой причины, по которой бы он не смог позвонить. Он в городе, где связь отличная, разве что он спустился в какой-нибудь ресторан, расположенный в подвале, где, словно в бункере, нет никакой связи… Почему он не звонит? Неужели он не понимает, в каком состоянии она находится, как волнуется перед тем, что ей предстоит сделать завтра? К тому же он сам говорил, что у него есть номер телефона самой гостиницы, причем номер городской, до которого дозвониться проще простого. Однако он не звонит… Может, он попал в автокатастрофу? Это, пожалуй, единственная причина, по которой он не смог бы дозвониться… Но об этом она не думает, не желает думать. Это было бы слишком подло со стороны провидения. Нет, так не бывает. Таких красивых мужчин природа оберегает…

Она почувствовала холодок внутри, где-то в желудке, и легкая волна тошноты, замешенной на страхе, поднялась к горлу… А может, он просто передумал? Испугался по-настоящему?! Ведь если все раскроется, она не станет молчать, нет, она не сможет взять всю вину на себя, не позволит ему оставаться на свободе, чтобы он принадлежал другим женщинам, пусть уж лучше мужчинам, в тюрьме, чем смазливым девицам, которым он достанется даром… И он это знает, он знает, что она не будет молчать и что выдаст его на первом же допросе, расскажет, что это именно ему принадлежала инициатива убить свою жену. Что проку ей, лично ей, Елене Оленевой, от смерти Милы? Она же не наследница!

Эти мысли убивали в ней последние остатки решимости. Там, в женском туалете, избивая Марину, она действительно нисколько не сомневалась в том, что поступает правильно. Ей сделали больно, чуть не увели парня, за это надо наказать и тоже сделать больно, иначе в обществе будет царить хаос, беспредел. Чтобы люди придерживались каких-то общих правил и не зарывались, и существует наказание, месть… Как же иначе?

Наконец в дверь постучали. Лена бросилась к двери, распахнула ее…

Перед ней стояла маленькая веснушчатая девушка в белой блузке.

– Вам звонили, просили передать, чтобы вы еще немного подождали…

Лена от счастья чуть не расплакалась. Господи, все хорошо, ничего не отменяется, просто что-то мешает ему приехать к ней сейчас. Да к тому же поздно, а ночевать он должен дома, это непременное условие его семейной жизни.

– Вы будете ужинать?

– Да, теперь, конечно, буду… Но… как… как вы узнали, что звонили именно мне?

– Вы – единственная «красивая девушка на „Фольксвагене“», которая остановилась у нас…

– Так и сказали?

– Да, так и сказали… – улыбнулась девушка. – Есть холодный шашлык, сыр, можно приготовить яичницу, салат из помидоров.

– Я сейчас немного приду в себя и спущусь…

Когда за девушкой закрылась дверь, Лена еще некоторое время стояла, прислонившись к стене и прижав к груди сжатые кулаки. Ее немного трясло. С одной стороны, она была рада, что ей все-таки позвонили и предупредили, что задержатся, но с другой, это означало, что все остается в силе и что завтра утром приедет Вадим; они проведут несколько часов в номере, потом он отвезет ее в Синенькие, покажет место, где она должна будет убить его жену.

Она знала, что ей нужно, но не представляла, как этого достичь. Ей надо было, чтобы завтра к трем часам она ненавидела эту Милу Белоус так же яростно, как ненавидела она в свое время Марину, которую застала целующуюся со своим парнем. И хотя того парня (а он был из местных, некрасивый, грубоватый, от него пахло почему-то шерстью и дешевыми папиросами) она не любила и целовалась с ним в темном коридоре пансионата просто от скуки, все равно ей было неприятно, что его целовала Маринка. А Тахирова она любит, любит, вот только не видит, как его целует старая вешалка – Мила. И не только целует, но еще и заставляет ублажать себя… Боже, какая мерзость!

Эту фразу она, оказывается, произнесла вслух, уже на лестнице, по которой спускалась вниз, на террасу, расположенную с противоположной от трассы стороне гостиницы, окруженную густыми хвойными деревьями. Террасу освещали веселые желтые фонарики. В кафе, кроме девушки в белой блузке, никого не было.

– Вы пришли? Что будете заказывать?

– Мне вина, красного… У вас есть «Кадарка», немецкая?

– Нет… Есть «Пино»…

В конечном счете она попросила сделать ей коктейль из кагора с грейпфрутовым соком. Ей подали яичницу с помидорами и сыр с зеленью. От холодного шашлыка она отказалась. У нее и без того в желудке было холодно от страха перед завтрашними событиями…