Застенчивый убийца - Лейф Г. В. Перссон Страница 4

В это мгновение у него перехватило дыхание, и он разрыдался. А ведь он никогда не плакал. С самого детства. За исключением похорон его матери несколько лет назад и отца еще пару годами ранее, но тогда ведь у всех были мокрые глаза. Даже старший брат Юханссона закрыл лицо руками. Однако больше Юханссон не плакал никогда. Только сейчас, и, собственно, неясно почему.

«Ты ведь жив. Какого черта распускать нюни?»

Потом он сделал глубокий вдох. Погладил здоровой рукой жену по спине. Обнял ее и прижал к себе.

– Ты не могла бы дать мне носовой платок, – попросил Юханссон.

«Что, черт возьми, происходит?» – подумал он.

Затем он снова стал самим собой. Высморкался как следует, несколько раз, остановил руку жены, когда она попыталась вытереть ему глаза, провел тыльной стороной ладони по лицу. Попробовал улыбнуться перекошенным ртом. У него внезапно прекратила болеть голова.

– Пия, дорогая, любимая моя, – сказал Юханссон. – Все хорошо. Я чувствую себя как жемчужина в золоте, лучше некуда, опять буду прыгать, как молодой, когда вернусь домой.

Только тогда она улыбнулась ему снова. В этот раз и губами, и глазами, наклонилась вперед, сидя на стуле.

– Знаешь, – продолжил Юханссон, – если я немного подвинусь, то сможешь прилечь рядом со мной.

Пия покачала головой. Сжала его здоровую руку, погладила ту, которая не спала, а только казалась спящей.

Ему, как никогда ранее, хотелось побыть в одиночестве, и он взял с жены обещание, что она поедет в их городскую квартиру. Пообщается со всеми, кто сейчас беспокоился совершенно напрасно. Постарается хорошенько выспаться и вернется только ближе к вечеру на следующий день.

– Когда вся компания в белых халатах перестанет издеваться надо мной, – объяснил Юханссон. – Чтобы мы могли поговорить в тишине и покое.

– Хорошо, – сказала Пия, наклонилась, взяла его за затылок, хотя обычно именно он так делал, и поцеловала. Кивнула и ушла.

«Ты жив», – подумал Юханссон, и хотя у него снова заболела голова, он испытал радость, неожиданно, не понимая ее причины, несмотря на боль.

Потом он спал. Боль в голове утихла. Кто-то прикоснулся к его руке, женщина, явно не старше тридцати. Она кивнула в направлении подноса с едой, который поставила рядом с его кроватью. И улыбнулась ему темными глазами и ртом.

– Если хочешь, я помогу тебе, – предложила она.

– Никаких проблем, – сказал Юханссон. – Я справлюсь сам. Дай мне только ложку.

Полчаса спустя она вернулась. За это время Юханссон попробовал вареной рыбы (две ложки), белого соуса (пол-ложки), кисель из ревеня (три ложки) и выпил целый стакан воды.

Когда она снова появилась рядом с ним, он притворялся спящим, и явно успешно, поскольку уже думал о заведении Гюнтера, самом лучшем колбасном киоске в Швеции, и чувствовал изумительные ароматы, обычно встречавшие его за несколько метров до окошка.

Позже другая молодая женщина в белом халате опустошила его судно, в то время как он пообещал себе в следующий раз добраться до туалета. Как всякий нормальный человек, и пусть даже ему придется прыгать туда на одной здоровой руке.

Затем Белка снова навестила его.

– Один прямой вопрос, – сказал Юханссон. – Сколько тебе лет?

Спросил главным образом затем, чтобы предотвратить любые попытки разговоров о его вкусовых пристрастиях и общем плачевном состоянии.

– Сорок четыре, – ответила она. – Почему ты спрашиваешь, кстати?

– Ульрика Стенхольм. Я обещаю и могу гарантировать: ни одна душа не узнает, что тебе больше сорока. Относительно Белки… Мы вернемся к этому в другой раз.

Затем он снова спал.

Сначала беспокойным сном, и у него опять заболела голова. Но потом Гипнос, вероятно, приложил руку к этому делу (у него осталось смутное воспоминание о том, как кто-то ходил у его кровати и трогал какую-то из трубок, ведущих от штатива с капельницами над его головой), поскольку боль прошла и он стал видеть сны.

Приятные до ужаса. Более чем все иное смягчающие его головную боль. Обо всех тех белках, которых он застрелил, когда еще мальчишкой жил у своей мамы Эльны и папы Эверта в усадьбе в Онгерманланде. Как все началось с того, что дядька мамы Густав сидел у них дома на диване в кухне и жаловался по поводу своего ревматизма. По словам Густава, ему мог помочь только жилет, сшитый из беличьих шкурок мехом внутрь.

– Я могу устроить это для маминого дяди, если он хочет, – предложил Ларс Мартин Юханссон. Он восседал на табурете рядом с ящиком с дровами и был в три раза меньше всех других присутствующих.

– Очень мило с твоей стороны, Ларс Мартин, – сказал дядя матери. – Ты можешь взять мою мелкашку, и тебе не придется мучиться с пневматической винтовкой, которую ты получил от отца на Рождество.

– Угу, – согласился папа Эверт. – Парень очень хорошо стреляет, так что все устроится. Дай ему свою пукалку, и будет тебе жилет.

Так все и началось с белками, как в действительности, так и во сне, – с предложения дяди матери, одобренного папой Эвертом, и прошло целых шестьдесят лет, прежде чем он встретился с доктором Ульрикой Стенхольм, пробудившей его детское воспоминание. А ей самой было сорок четыре года от роду, хотя она не выглядела даже на сорок.

Юханссон видит сны о застреленных им белках. О жилетке из них, которую он всего через год обеспечил дяде своей матери Густаву. Конечно, он сжульничал немного с летними и зимними шкурками, но его мама Эльна, исполнявшая роль скорняка, сказала, что в этом нет ничего страшного. Надо только расположить зимние со стороны больной спины, и все будет нормально, во всяком случае, если ей верить.

За первый год он настрелял целых пятьдесят штук, поскольку, как и все другие в родне, мамин дядюшка был широк в плечах. На сам выстрел уходило менее минуты. Но гораздо больше времени он наблюдал за зверьками.

Шустрыми, с маленькими черными блестящими глазками, головкой, которая вертелась во все стороны, пока они бегали вверх и вниз по стволам. Видел, они могли внезапно замереть на полушаге, независимо вниз или вверх головой, и наклоняли ее под разными углами, и крутили шеей, и смотрели на все и всех и даже на него. Любопытными, настороженными глазками, маленькими и черными, как перчинки. Хотя он уже держал зверьков на прицеле и собирался спустить курок, они все равно обычно сидели неподвижно, склонив голову набок. Потом он нажимал на спуск. Раздавался тихий хлопок мелкашки, и еще одна белка прощалась с жизнью.

В нескольких случаях его добыча застревала на ветке по пути вниз. И, поскольку он тогда был еще небольшого роста, ему приходилось стаскивать зверька при помощи длинной крючковатой осиновой или березовой ветки. А когда подрос и его руки стали столь же крепкими, как у старшего брата Эверта, он обычно взбирался вверх по стволу за ними. Никаких проблем. А если зимой сосны становились скользкими из-за покрывавшего их местами льда и снега, проделывал то же самое уже с помощью куска веревки, обвязывая его вокруг ствола и своей талии, и финского ножа в правой руке, чтобы обеспечить лучший захват.