Не загоняйте убийцу в угол - Хосе Мариа Гелбенсу Страница 40

Только теперь, словно вдруг прояснилось запотевшее стекло, он увидел всю ситуацию, – отчетливо проступило то, что до сих пор казалось размытым мазком красок, и Карлос понял: радужно воспринимая действительность, он позволил своему воображению разыграться. Теперь в сознании его вставала четкая картина – так созерцание знакомого до мелочей пейзажа не мешает глазу выделять каждую подробность. Именно так видел он теперь свое внезапное решение убить судью, быстрое и крайне дерзкое его осуществление, принятые меры предосторожности – уничтожение предметов, имевших отношение к преступлению: опасной бритвы, кроссовок, старой рубашки, – причины убийства… и все это ради одной цели: своими руками восстановить попранную справедливость, – и значение его поступка все время неумолимо уменьшалось.

В общем, это было похоже на то, как утром вспоминаются ночные похождения: казавшееся накануне остроумным и ужасно забавным утром вызывает стыд, и ты попадаешь в зависимость от других, от их великодушного забвения. Разница лишь в том, что в его случае забвение невозможно, как невозможно отступление. Главное, чтобы никто ничего не узнал, потому что в противном случае не будет ни забвения, ни спасения. Другими словами: он оказался заложником своего поступка, от последствий которого – если правда выплывет – не уйти. Все, что укажет на его отношение к этому поступку, что укажет на него как на убийцу, – будет означать его крах. Не только финансовый, но, главное, нравственный, потому что лишит смысла всю его жизнь, а нечеловеческие усилия, которые он постоянно прилагал, стремясь преодолеть превратности судьбы, не спасут его больше от рока, который указал на него пальцем – так Господь одним движением божественного перста обрекает человека на несчастья и отчаяние. И тогда окажется, что его жизнь прошла впустую, и рок, в конечном счете, настиг его. Dies irae, Dies irae. [7]

Карл осу пришла в голову еще одна мысль: смерть судьи Медины повредила только ему, Карлосу Састре. Действительно, если вдуматься, он пошел на преступление, чтобы отомстить; но существовала еще странная потребность: Карлос не мог допустить, чтобы этот человек продолжал безнаказанно дышать, ходить, есть и пить, разговаривать с другими. Мысль о мести возникла внезапно, как порыв, будто что-то толкнуло его изнутри, но желание убить было глубже. Если бы все ограничивалось только порывом, он бы решил вопрос гораздо проще: можно было даже кулаки в ход пустить или прилюдно бросить ему в лицо обвинение. Но желание уничтожить этого человека требовало его смерти, оно давало Карлосу основание лишить судью права на жизнь – именно к этому взывало его собственное чувство справедливости. И вот теперь постепенно стал проступать второй смысл свершившегося: преступление не достигло своей цели, другими словами, смерть судьи не принесла ему того удовлетворения, на которое он рассчитывал. Более того, оборотной стороной этой страшной медали было то, что смерть эта вредила ему, Карлосу, больше, чем человеку, которого он лишил жизни, потому что вместе с жизнью он лишил его возможности не только испытывать наслаждение, но и страдать.

Да, казнить следует на холодную голову, а он сделал это сгоряча; и даже обдумывая свой план сразу же после того вечера, он пребывал в лихорадочном нетерпении; точнее, – он обдумывал его, разгоряченный тем вечером. И тогда ему даже не пришло в голову, что, лишая кого-то права на жизнь, лишаешь этого человека всего. И теперь Карлоса терзала эта мысль во всеобъемлющей полноте: стало ясно, что стремился он, по всей видимости, не к этому, что сам-то он жив, а, значит, вынужден защищаться и даже, если придется, спасаться бегством; судья же просто перестал существовать и потому неуязвим. И все-таки, он хотел или не хотел убить судью? Теперь Карлос сомневался, и растерянность брала верх над всеми его чувствами. Да, он хотел убить судью, но он не хотел, чтобы тот был мертвым, потому что на этом для судьи все заканчивалось, а в нем самом продолжало жить несчастье. Это странное противоречие отражало его нынешнее состояние духа. И, в конечном счете, у Карлоса остался лишь горький привкус, растущее разочарование и страх быть изобличенным.

Потому что Карлос понял – под усталостью и подавленностью змеей проскользнула в его мысли тень страха.

А дождь все шел и шел. С середины дня он зарядил над Сан-Педро, серое небо и море слились на горизонте воедино, земля пропиталась водой, на улицах стояли лужи, вода бежала по водостокам, стекала с крыш, было ужасно тоскливо и казалось, конца этому не будет. Застолье в баре «Арукас» – и собравшимся там было наплевать на плохую погоду – шло к концу. Марта Абос спрашивала себя, какого черта ее понесло в «Арукас» именно сегодня днем, когда она не была уверена, что сможет вернуться домой без посторонней помощи. Стараясь сосредоточиться, она невозмутимо прислушивалась к общему разговору, но не вмешивалась, смутно чувствуя, что сказать ей особенно нечего, и вряд ли стоит тратить на это силы. Сидевший рядом Фернандо Аррьяса время от времени ободряюще похлопывал Марту по руке, которой она облокотилась о стул, и ей становилось легче; в душе она была ему признательна, но виду не подавала и только в первый раз слегка наклонила голову, давая понять, что ничего не имеет против. Фернандо в свою очередь уловил промелькнувшее на лице жены раздражение, но отнесся к нему снисходительно, понимая, что направлено оно не против Марты, а против того временного беспорядка, который она вносила своим поведением. Однако Ана Мария, знай она мысли мужа, с ним не согласилась бы; она недовольно и с беспокойством смотрела на распущенность, для нее совершенно необъяснимую, которая накатила на подругу, и уж совсем не понимала терпимости, с которой к этому относились не только мужчины их компании, но даже некоторые женщины, та же Кармен Валье. Сейчас Ана Мария разделяла точку зрения Елены Муньос Сантос, без всяких колебаний осудившей, хотя и вполголоса, поведение обеих женщин. Но Фернандо Аррьяса придерживался теории компенсации и считал, что люди в компании не должны вести себя одинаково, иначе будет очень скучно. Ана Мария соглашалась с ним, если речь не шла о главных чертах характера. Фернандо считал, что Елена, помимо всего прочего, была неудовлетворенной женщиной, поэтому она тут же поддерживала его жену, если та кого-нибудь осуждала. И все же, думал врач, они не были злыми, ни Ана Мария с Еленой, и никто другой в их компании, и потому в течение всего лета он прощал то одному, то другому маленькие промахи в поведении, случайные или обычные. Зато Хуанито Муньос Сантос с самого начала лета напускал на себя вид непогрешимого и не снимал эту маску до последнего дня отпуска, поэтому все обращались к нему за помощью, как только возникали конфликты, – тут он был незаменим. Конфликты у них бывали только мелкие, такие мелкие, что вполне простительная выходка Марты или Кармен воспринималась как покушение на устои.

В бар вошел Рамон Сонседа, с которого ручьем лила вода; за Рамоном шла его жена. Он сразу направился к друзьям, на ходу с трудом стаскивая дождевик.

– Дорогие друзья, – начал он, с помощью жены выпутываясь из рукавов. – Дорогие друзья, простите, что я опоздал. Я вижу, все в полном сборе, так что без всяких лишних формальностей можно приступить к операции «Охота за убийцей». За дело.