Хранители завета - Том Эгеланн Страница 41

— Бьорн, — священник морщит лоб, — что-то не так? Кто они?

— Хелло, Бьорн, — говорит Хассан.

Я с ужасом делаю шаг в сторону алтаря.

— Бьорн! — Священник говорит строгим повелительным тоном, словно требуя объяснения тут же на месте, причем это объяснение должно быть удовлетворительным.

Один из пришедших с Хассаном тащит служительницу к скамейке. Она пытается сопротивляться.

— Ну, знаете! — возмущенно говорит она и получает удар по лицу.

Удар не очень сильный, но женщина замолкает. Из носа вытекает капля крови, собирается на верхней губе, потом падает на белую блузку, где приколота табличка с именем служительницы. Толчком ее заставляют сесть на скамейку.

Священник, ничего не понимая, с отчаянием смотрит на Хассана.

— Что им надо? — говорит он в пространство.

Один из людей Хассана закуривает.

Сигмунд Скарнес должен заявить протест — строгим голосом священника он хочет сказать, что курение в деревянной церкви в связи с повышенной пожароопасностью категорически запрещено, честно говоря, они и сами должны это понимать, — но я вижу, он осознает, что, что бы он ни сказал, этот человек ни за что не потушит сигарету.

Шаги Хассана глухо отдаются в церкви, он идет по проходу, подталкивая священника перед собой. Я слежу за каждым его шагом. В нескольких метрах от меня он останавливается:

— Где «Свитки Тингведлира»?

Голос хриплый. Но интонация не угрожающая. Он задал вопрос и ждет ответа. Он привык, что люди ему покоряются.

— У меня их нет.

— Но ты можешь сказать, где они.

— Они были в Исландии. Но у меня нет ни малейшего представления, где они сейчас.

— Вот как? Как поживает твой пальчик?

Я пытаюсь скрыть свой страх. Во рту пересохло. Один из подручных Хассана смеется. Непонятно, над его вопросом или над моей реакцией.

Хассан берет мою левую руку. Нежно, по-отцовски. Несколько недель назад я снял бандаж с мизинца. Врач сказал, что срослось хорошо.

Хассан испытующе нажимает на мизинец. Звучит мой стон, не столько от боли, сколько от ужаса. Но он неожиданно отпускает палец.

Двое подручных привязывают мои руки к круглому столбу.

Колени у меня обмякли, не держат тело.

— Бьорн, что они с тобой делают? — испуганно спрашивает священник.

Отвечать я не в состоянии.

Хассан с любопытством смотрит на фигуру святого Лаврентия:

— Вторая копия внутри?

Вторая копия?.. До меня доходит, что он имеет в виду. Что внутри деревянной скульптуры спрятана еще одна копия «Свитков Тингведлира».

Такая мысль мне в голову не приходила.

— Не думаю.

— Где «Свитки Тингведлира»?

Я тяжело дышу. Запах терпкого лосьона для бритья, исходящий от Хассана, смешивается с запахом дерева и смолы. Через дверь, словно откуда-то из другого мира, доносятся гудки локомотива.

— У тебя десять пальцев, — констатирует Хассан.

Я непроизвольно бросаю взгляд на свои бледные руки. Ногти выглядят непривлекательно. Я грызу их с детства. Рефлекторно сжимаю кулаки.

— А времени у меня много, — добавляет он. — Так где же свитки?

— Свитки хорошо спрятаны. Мне очень жаль, но их невозможно украсть.

Я пытаюсь произнести это по-деловому, как простую констатацию печального факта. Но вместо этого звучит голос рыдающего, скулящего труса.

— Я спрашивал не об этом.

Он кивает своим подручным. Сейчас начнется, думаю я. Легкие перестали функционировать. Как бегун-марафонец, я с трудом вдыхаю воздух. Сейчас потеряю сознание. Ну какая разница! Отключите меня, думаю я. Щелкните выключателем, выньте штепсель.

Я представляю себе, как они будут ломать мне пальцы, один за другим. Сначала мизинец. Потом безымянный. Средний. Указательный. Большой палец.

Затем перейдут на правую руку.

От ужаса я чувствую тошноту. Пусть я потеряю сознание, думаю я. К черту унижение. Пусть я потеряю сознание и очнусь, когда все кончится, когда Хассан засунет церковь Рингебу в свой карман и они уберутся.

Хассан и его подручные встают перед фигурой святого Лаврентия и начинают изучать ее. Тихо переговариваются между собой.

Священник растерян. Потом вопросительно смотрит на меня. Я качаю головой, чтобы предупредить его.

Хассан пробует раскачать фигуру. Второй вынимает из ящика с инструментами зубило.

— Подождите! — восклицает священник.

Он, как и я, понял, что они затеяли.

Один из арабов всовывает зубило между фигурой святого Лаврентия и пьедесталом и начинает раскачивать.

Сигмунд Скарнес делает два-три шага к человеку, уничтожающему сокровище, которому восемьсот лет.

— Остановись!

Хассан бьет. Быстро и неожиданно. Кулаком попадает в висок. Удар настолько силен, что священник переворачивается и падает, задевая головой острый угол одного из сидений. Что-то трещит. Священник падает на пол и лежит без признаков жизни.

Как ни в чем не бывало, остальные раскачивают святого Лаврентия. Отлетают куски дерева. Я почти слышу, как беззвучно кричит святой. Самый маленький из арабов отрывает фигуру от пьедестала и протягивает ее Хассану. Тот поднимает ее высоко вверх как трофей.

Сейчас они перейдут ко мне, думаю я. Будут ломать пальцы. Один за другим.

Но они гораздо более изощренные.

Один из них подносит бутыль с уайт-спиритом к девятисотлетней крестильной купели и заполняет ее. Другой тащит за собой плачущую церковную служительницу.

— Ты вынуждаешь нас крестить ее, — говорит Хассан.

Крестить ее?

Один из негодяев всовывает пальцы в волосы пытающейся вырваться церковной служительницы и опускает ее лицо в уайт-спирит. Она сопротивляется.

— Где «Свитки Тингведлира»? — спрашивает Хассан.

Я с ужасом понимаю, что они подвергнут ее той же пытке, что и преподобного Магнуса. Это привело того к смерти в «Бассейне Снорри». Только здесь страшнее. В купальне была чистая вода. От уайт-спирита, попавшего служительнице в легкие, будет химическое отравление легких. Если только еще раньше они не утопят ее.

— Стойте! — кричу я. — Я скажу, где они.

Служительница с мокрыми волосами в панике хватает купель и отбрасывает ее. Уайт-спирит брызжет на горящие стеариновые свечи. И на курящего араба. Он вспыхивает как факел.

Мое сердце разрывается. С душераздирающим криком, весь объятый пламенем, он бросается бежать по проходу, запинается, падает и начинает корчиться. Хассан и другие арабы набрасывают на него пиджаки в отчаянной попытке погасить огонь. Араб кричит от паники и боли.