Музыка сфер - Элизабет Редферн Страница 41

— Ну нет! Я еще с тобой не кончил. — Джонатан положил на ноты лист, исписанный названиями звезд и цифрами. — Погляди на это, братец, и скажи, когда кончишь играть, что это такое?

В церкви стояла тишина. Хор ждал. Прихожане с любопытством поглядывали на угол, где сидел органист, и Александр, чье лицо залоснилось от испарины, заиграл «Славу в вышних» заметно хуже обычного, так как его глаза страдальчески возвращались к листу, который положил перед ним Джонатан. Письмо из Дувра. Едва музыка отзвучала и вновь началась торжественная молитва, Александр под сверлящим взглядом брата положил лист себе на колени и с тревогой начал читать. Потом взглянул на Джонатана.

— Не понимаю. Откуда ты его взял?

— Тебя это не касается.

— Знаю. Просто я бы никогда не подумал, что подобное может тебя заинтересовать. — Александр вновь посмотрел на письмо все с той же тревогой. — Как ты видишь, это список наиболее ярких звезд.

Джонатан внимательно слушал.

— Я так и подумал. О некоторых я слышал. Но что означают цифры, Александр?

Александр продолжал изучать список, недоуменно хмурясь.

— Должно быть, звездные величины. Кто-то изучал их с поразительной дотошностью, раз получил столь точные цифры. Только не понимаю, почему некоторые неверны.

— Неверны?

— Да, я уверен…

Джонатан словно окаменел.

— Объясни подробнее.

Александр уставился на брата. В сумрачном освещении церкви его слепой глаз отливал матовой молочностью.

— Некоторые, хотя и не все, неверны. Понимаешь, астрономы обычно группируют звезды по величинам от первой яркости до шестой. Но взгляни на цифры, указанные для звезды Адиль. — Он ткнул в ее название на густо исписанном листе. — Это звезда пятой величины, а цифры при ней в этом списке — два, запятая, один, один. А Эдасих помечена здесь как один, запятая, восемь, но это тоже неверно, поскольку это звезда третьей величины. Однако многие цифры точны, например, для Капеллы, и весь список составлен с большим тщанием. Так откуда взялись эти ошибки?

Сердце Джонатана забилось чаще: он научился слушать и терпеливо ждать ради именно таких минут.

— Я слышал, что некоторые звезды сильно колеблются в яркости, — сказал он. — Так, может быть, дело в этом?

Александр заморгал на него.

— О нет. Среди этих нет ни единой переменной. У каждой звезды, конечно, яркость может немного меняться от ночи к ночи в зависимости от условий погоды и качества телескопа. Но не в такой степени. Не на несколько величин, указанных здесь.

— Этому может быть только одна логическая причина.

— Если так, то мне она неизвестна.

Джонатан забрал письмо и медленно его сложил. Скорбящие прихожане вновь завершили молитву и поглядывали на органиста в ожидании музыки. Александр опомнился, протянул руку, поправляя ноты, а его короткие ноги потянулись к педалям. Его пальцы смахнули листы с паутинками нот на пол неряшливым ворохом. Кое-кто в хоре давился смехом, когда Александр нагнулся подобрать рассыпавшиеся листы. Джонатан повернулся и быстро направился к двери, оставляя церковную прохладу позади, меняя ее на слепящее полуденное солнце.

В дальнем углу кладбища двое могильщиков, опершись о заступы, ждали, когда принесут гроб. Их труды почти завершились. Никого больше видно не было. Джонатан медленно отошел в тень портика и сел на покрытую лишайниками могильную плиту. Потом снова проглядел письмо, все более убеждаясь, что имеет дело с шифром, как, видимо, заподозрил портовый агент.

Много лет назад одной из обязанностей Джонатана, тогда младшего клерка, было доставлять подозрительные документы вроде этого человеку по имени Джон Морроу, который не имел официального звания и был известен просто, но почти благоговейно, как Дешифровальщик. Хитрые способы шифрования, которыми пользовались иностранные посольства и посланники, а также более тайные враги королевства, были детской игрой для Морроу, прошедшего обучение в Ганновере, центре тонкого искусства шифровальщиков.

Как-то Дешифровальщик показал Джонатану шифр, над которым, сказал он, ему пришлось поломать голову, как ни над каким другим. Шифр этот придумал англичанин Дженкинсон, — картограф и вражеский шпион во время американских войн пятнадцать лет назад.

По виду это был список разных мест с их широтами, посланный картографу в Париже якобы для нового атласа, который тот составлял. В Лондоне Дженкинсон был уже на подозрении, и потому Морроу вручили для изучения копию перехваченного списка. Но Дешифровальщик оставался в полном тупике, и только когда его друг-географ сказал ему, что некоторые широты указаны неправильно — с ошибкой менее чем в градус, — Морроу наконец взломал шифр. Потому что только неверные числа прятали сообщение.

Тяжелые двери церкви со скрипом отворились. Служба наконец завершилась. Гроб на плечах шестерых одетых в черное горюющих родственников выплыл из сумрака портика на яркий солнечный свет.

Джонатан встал. Бережно сложив письмо, он глубоко опустил его в карман и торопливо покинул церковный двор через боковую калитку.

Нельзя упускать из вида, что мосье де Пюизе заинтересован в том, чтобы любой ценой добиться этой экспедиции. Иначе его положение окажется отчаянным. Ее успех откроет ему дорогу к величайшим почестям и, вероятно, к завидному состоянию.

Письмо от генерала Мойра Вильяму Питту (Лето 1795)

Все церковные шпили Лондона сверкали в лучах послеполуденного солнца, когда Пьер Ротье пришел пешком на старый артиллерийский плац прямо на север от Мурфилдса и чуть в полумиле к востоку от Кларкенуэллской церкви. У серой каменной стены кладбища Ротье остановился, глядя, как шеренги истомленных французов, облаченных в разнообразные подобия алых роялистских мундиров, маршируют взад-вперед под рявкающий аккомпанемент команд, отдаваемых офицерами. Компании маленьких оборвышей тоже наблюдали за ними, сыпля насмешками с безопасного расстояния.

Ротье увидел, как несколько марширующих рядов внезапно смешались. Солдаты толкали друг друга и в качестве аргументов пускали в ход кулаки. К спорящим присоединился другой отряд. Офицеры громко призывали к порядку, но тщетно.

Перед изгнанием Ротье довелось увидеть, как полки республиканских воинов в синих мундирах проходили маршем по улицам Парижа, чтобы сразиться с пруссаками при Вальми. Оборванные, полуголодные, чаще обутые в деревянные сабо. Но выражение их глаз! Решимость в их поступи, когда, распевая «Марсельезу», они гордо маршировали умереть за родную землю. Те, кто остался, также делали все, что могли. Ротье вспомнил, как старики ставили для солдат палатки, женщины шили им мундиры, и даже дети щипали корпию для перевязки раненых. В Люксембургском саду, погубленном месте прогулок августейших особ, отливались пушки, и даже Тюильри был преобразован в колоссальную кузницу. Все дни и все ночи Париж, будто Ад, озаряли огни горнов, и городские улицы отзывались эхом на лязганье наковален, пока одна пушка выковывалась следом за другой.