Томка, дочь детектива - Роман Грачёв Страница 41

Несколько минут спустя я услышал металлический щелчок, поднял голову. Массивная деревянная дверь клуба открылась. На площадку вышли Олеся и Ванька. Я улыбнулся. Одновременно со стороны улицы ко мне направлялся Петр.

Олеся выглядела неплохо – совсем не так, как могут выглядеть заложники, проведшие, например, сутки без воды, пищи и в компании вооруженных бандитов, требующих вертолета и миллион долларов. Но тем не менее, Олеся была подавлена.

Я приобнял ее, потрепал по волосам Ваньку.

– Это и есть твоя работа? – с усталой улыбкой спросила Олеся.

– Угу.

– Кошмар.

– Сегодня, пожалуй, аврал… но в целом ты права. Как там моя?

– Лучше всех. Что-то там у них интересное происходит.

– Что именно?

– Я не поняла.

– Ладно, разберемся.

Я повел их к машине.

Еще через некоторое время я снова стоял перед фасадом клуба «Астра». Вновь – томительные минуты ожидания. Солнце выглянуло из-за туч, стало припекать. Воздух замер. Я слышал, как вокруг меня жужжат насекомые. Бесконечный денек…

– Заходи, – услышал я голос.

В квадрате окна торчал один из помощников Чебышева, поразительно похожий на того парня в красной майке, которого я уже поймал.

– Иду, – сказал я и полез в карман, чтобы проверить боезаряд.

Топ-топ, бум-бум, шлеп-шлеп…

Томка топает по нашим ступенькам в подъезде – мокрая, грязная, с какой-нибудь новой вещицей в руках. Почти обязательно падает. Редкий случай, когда она добирается до нашего шестого этажа, не зацепившись блузкой за острый конец перил, не уронив конфету на пол или кусок мороженого на сандалии. Месяц назад она помогала папе тащить домой продукты, несла бутылку с минералкой и упала, не успев защититься. Ушибла ноготь на руке, горько и долго плакала. Ни одна косточка не была сломана, но Томка еще долго сгибала и разгибала пальчик и все переживала из-за того, что ноготь стал темно-синим, почти черным. Сейчас старый ноготок отслоился, стал расти новый…

Странные воспоминания на меня обрушиваются порой в самый неожиданный момент. Я привык к тому, что дочка всегда со мной. Довольно редки случаи, когда я вечером возвращаюсь домой, поднимаюсь по ступеням своего подъезда и рядом не скачет эта маленькая верещалка. Без нее жить невозможно категорически.

Сейчас она ждет меня в этом одноэтажном здании. Рядом с ней торчат два незнакомых человека, которые чего-то требуют. Мне оставалось лишь удивляться, что Томка, щедрая душа, до сих пор сама не отдала им Медальон. Может, что-то чувствует? У нее редкое чутье, как я уже и говорил: она удивительным образом фильтрует матерные слова и прочие экспрессивные выражения, не повторяя их ни при мне, ни в мое отсутствие; угадывает моменты, когда нужно подойти к отцу и приобнять его, чувствует, когда папе жизненно необходимы слова поддержки (подойдет, бывало, дома или в офисе, когда я сижу за компьютером, прижмет голову к плечу и скажет: «Я люблю тебя, пап»; с чего вдруг, какими ветрами надуло, кто знает).

Мне льстит мысль, что это у меня – Антона Васильевича Данилова, малопримечательного типа, неудавшегося филолога и струсившего сыщика – есть эдакое редкое явление, как тройная радуга, например, или шаровая молния. Но после последних событий я начинаю думать, что без Чудесного Медальона не обошлось. Поверьте, я всегда был довольно далек от мистики и уж тем более не склонен углубляться в богословие (при моей профессии стать добропорядочным христианином светит лишь на смертном одре, в двух шагах от чистилища), но, как говорил один известный писатель, полутора миллиардам красных китайцев это глубоко до фени. Незнание законов мироздания не защищает от их воздействия.

Едва моя нога коснулась первой ступеньки крыльца, из-за угла показался Николаев. Разумеется, у них там ничего не вышло, железная дверь на задней площадке казалась неприступной.

– Пошел? – спросил Сергей.

Я кивнул.

– Плохо выглядишь.

– Думаешь, буду рвать его на куски?

– Я не об этом. Взяли бы вы с Томкой себе каникулы да уехали подальше. У тебя круги под глазами, кожа какая-то дряблая. Пьешь, паршивец?

– Нет, папочка, капли в рот не беру.

Николаев ухмыльнулся.

– Ладно, иди, отшлепай урода. Лестрейду твоему звонить?

– Погоди пока…

Когда гаишник удалился, замок щелкнул, дверь оттолкнулась от косяка, открыв небольшую щель. Я услышал далекие глухие удары танцевальных ритмов. Потянул дверь на себя, вошел в полумрак вестибюля.

Меня никто не встречал. Репутация клуба «Астра» была мне известна, кое-кто из моих прежних сослуживцев брал здесь с поличным драг-дилеров и встречался с осведомителями. Я слышал также, что точку эту прикрывает кое-кто из местных оперов. Впрочем, владельцы клуба по нашим картотекам не проходили, предпочитали занимать позицию невмешательства, изображая из себя швейцарских банкиров во время Второй мировой, но такая политика рано или поздно могла привести к совершенно непредсказуемым результатам. Мне даже подумалось, что глупая выходка Игоря Чебышева может стать тем недоразумением, после которого «Астру» окончательно запишут либо в тот, либо в другой лагерь.

Я прошел по пустому прохладному холлу, остановился возле стойки гардероба. Ощущение глупости не покидало. В какое-то мгновение даже показалось, что и присутствие моего Лестрейда из городского управления здесь не требуется: я, как упомянутый Жеглов, оформлю Кирпича с повинной, и пусть он через год отсидки в общем режиме летит домой белым лебедем… Чушь, конечно, парень похитил моего ребенка и наверняка собирается трясти оружием перед его носом.

В тесном и полутемном холле с одним окном, кроме гардероба, располагались еще две двери – в женский и мужской туалеты. Узкий проход между туалетами и гардеробом вел в большой зал. Метров десять всего. В конце коридора – свет. И именно оттуда доносился музыкальный ритм. Я узнал Валерию с ее «Часиками». На оригинальную фонограмму накладывался посторонний голос.

Хм, караоке.

Я двинулся вперед по коридору. Воображение рисовало картину: Чебышев держит мою девочку за косичку, приставив к виску пистолет, и требует отдать ему вещицу (которая, ха-ха, у него под носом); я стою перед ним, тоже с оружием, и металлическим голосом предлагаю отпустить заложницу; он требует положить пушку на пол, и я послушно выполняю просьбу. Потом следует короткий обмен дерзостями о наших матушках и, наконец, счастливая развязка: Томка бьет своего мучителя ногой в пах и тут же приседает, я хватаюсь за пистолет, выпускаю пулю прямо в глупую башку бандита, он отлетает к стене, забрызгивая все вокруг фонтанами крови и мозгов, но дочка бросается ко мне со счастливыми слезами на глазах. Дальше идет песня о любви и честной службе…

Именно так заканчивается большинство выдуманных историй о захвате заложников. Киношный штамп, уже не только набивший оскомину, но уже и вызывающий смех.