Привычка убивать - Игорь Зарубин Страница 41

Клавдия стала перебирать в мыслях понятные и веские причины, такие, которые без труда можно было бы назвать вот хоть тому мужику в заячьей ушанке или той девице с накрашенными губами. И не находила.

А настойчиво выходили на первый план именно необъяснимые, именно интимные какие-то причины.

«Ну и что, что громкие слова. В самом деле они вовсе не громкие, они очень тихие, и в них трудно кому-либо признаться. Да, я считаю, что у меня есть долг. Вон перед тем мужиком в ушанке, перед крашеной девицей, перед всеми людьми, которые сейчас идут по улице. И хотя я знаю, что всех преступников все равно не выловить, не вытравить, но бросить все так, как есть, — невозможно. Где это я прочитала? Или слышала? Про схимников. Это монахи такие, которые дают обет молчания или уходят в пустынь или даже замуровывают себя в каменной нише. На всю жизнь! Чтобы молиться. Я думала, этого давно нет. Есть, оказывается! В наше бешеное время — есть! И вот странность — люди эти молятся не для того, чтобы мы все попали в рай, а только для того, чтобы все оставалось как есть. А если они прекратят, мир сразу покатится к черту. Они так чувствуют.

Это понять невозможно, а я вот понимаю…»

Прямо у входа столкнулась с Игорем. Он тоже шел в прокуратуру.

— Ага! Все-таки я ваш ученик, Клавдия Васильевна! — рассмеялся Порогин.

— Ну, учителей ты мог бы выбрать и получше, — улыбнулась Клавдия, тем не менее явно польщенная.

— А вы чего?

— Да тут глянуть кое-какие документы.

— С ума сойти. И я! У меня уже раскручивается вовсю!

— И у меня! — засмеялась Клавдия.

— Ну можно, можно я вам расскажу?! — как ребенок взмолился он.

— Вкратце, — попросила Клавдия, доставая из сейфа папку с делом Смирнова.

— Я все узнал, женщина эта, Мартынова… которую убили в Воронцовском парке, — так вот она всего неделю назад въехала в новую квартиру!

— Ага, — Клавдия слушала Игоря краем уха, просматривая документы.

— А вы знаете, сколько стоит квартира на Юго-Западе? Бешеные деньги!

— Ага…

— Откуда у нее столько? Она, оказывается, «челночница» — Турция, Польша, Арабские Эмираты…

— Точно-точно, — своим мыслям сказала Клавдия.

— Но начала она всего два месяца назад. За это время на квартиру не наскребешь — а там по меньшей мере тысяч шестьдесят долларов нужно.

— Ага-ага…

— Вот я и подумал — назанимала, а отдать не смогла…

— Да, Игорек, квартирный вопрос! — наконец подняла голову Клавдия. — Это штука посильнее «Мастера и Маргариты»!

Что хотела Клавдия этим сказать, Игорь так и не понял. Он обиделся — Дежкина его не слушала.

Вторник. 11.32 — 11.54

— Тихо, тихо, мальчики, там бабули какие-то тусуются. Сейчас скандал подымут.

— Да ладно, давай. Они, может, тоже на блядки повыползали! — сказал прыщавый худосочный парень в порванных джинсах и с петушиным гребнем на голове.

Все громко, зычно загоготали и гурьбой направились дальше в кусты.

— Лысый, пива дай, — попросила девица, одновременно отбиваясь от парня, который прямо на ходу пытался залезть ей под майку.

— Вон пусть тебе Пончик даст.

— Пусть сначала она мне даст! — заявил Пончик, не оставляя попыток залезть девице под куртку, и все опять загоготали.

— А вот я возьму и не дам. — Девица вдруг остановилась. — И идите вы все на фиг.

— Ладно тебе, Лапушка. Проспорила так проспорила. Давай расчехляйся.

Лапушка растерянно огляделась.

— Что, прямо здесь?

— Коне-ечно, — протяжно ответил Лысый, коренастый парень в куртке-косухе и пузырных спортивках. — Прямо на свежем воздухе. Давай-давай. Раньше надо было думать.

Девица вздохнула и нехотя стала снимать куртку.

— Ну ла-адно. Берите, пока я добрая. Кто первый?

И тут ребята как-то стушевались. Стояли, улыбались глупо и громко сопели носами, как жеребчики.

Нужно сказать, что самому старшему из них, Пончику, было пятнадцать, и они впервые собирались заниматься этим. Да и вообще, все они, кроме Лапушки, были девственниками. Только Лысый, один раз, два месяца назад, тискался в подъезде с соседской девчонкой. Совсем уже было раздел, но немного не рассчитал — так разгорячился, что развязка наступила раньше, чем он успел расстегнуть ремень.

— Что такое? — Лапушка удивленно посмотрела на дружков. — Расхотелось? Так я пошла.

Ребята не двигались с места, только тихонько подталкивая друг друга в бок и мелко хихикая.

— Эй, да вы чего? — Девушка начала злиться. — Давайте быстрее, а то мне еще к Верке идти писать физику.

— Давай, Пончик, ты ведь так хотел! — Лысый вытолкнул Пончика на середину.

— Не, я тебе уступаю, — Пончик нервно хохотнул и полез в карман за сигаретой. — Я сейчас не в форме.

— Что, не стоит? — поинтересовался прыщавый с гребнем, и все засмеялись.

— Дурак ты, Шмыга, у тебя у самого не стоит! — Пончик сплюнул на протаявший снег и покраснел. — Я… мне в кусты надо.

— Какать захотел? — Лапушка опустилась на колени и спустила джинсы.

— Именно. — Пончик отвернулся и быстро зашагал в кусты.

— Ну ладно, тогда я, — вздохнул Лысый и нехотя, как бы делая одолжение, вышел на середину поляны.

Шмыга и Жук, маленький, прилично одетый мальчик, неизвестно как сюда попавший, переглянулись. С одной стороны, то что происходило в трех метрах от них, жутко заводило, подстегивало. Но с другой стороны, было страшно. Да-да, именно страшно. Все они почему-то боялись Лапушки, этой прожженной девицы, которая по сравнению с ними была очень взрослой — уже шестнадцать, и побывала в таких переделках, которые они все могли видеть только в эротических снах, и к тому же…

— У-у-у-у! — Лысый упал на задницу и отполз в сторону, тяжело дыша. — Я… уже… все…

— Следующий! — громогласно возвестила девица, прикурив сигарету. — Ну давай, не задерживайте очередь. Сами ведь хотели.

— Да они ссут. — Лысый встал, натянул штаны и небрежно сплюнул в их сторону. — Эй, а хотите, я еще три раза, за вас? Мне не в падлу.

— Не-е, я сам! — решился наконец Шмыга и стал лихорадочно расстегивать джинсы. — Что, думаешь, самый умный? И ни фига я не боюсь. Я ей щас как задую, по самые гланды. Правда, Жук?

— То-очно! — ответил мальчик, краснея от непонятного удушья и растерянно оглядываясь по сторонам. — А че Пончик так долго?

Задуть у Шмыги не получилось, потому что с перепугу у него пропало всякое желание. Лапушка, как увидела, аж закатилась со смеху.