Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский Страница 42

Знать бы еще истинную причину появления, по крайне мере, одного из них!.. Ах, да поди-ка, поди-ка знай все в свой жизни наперед! Многим ли захотелось бы до конца влачить такую жизнь в подобном случае?..

Как бы то ни было, я быстро с ними обоими сдружился – не со стариком же Луазье, вечно кряхтящим и провонявшим чесноком, коротать вечера. Да еще держа при себе занимавшую все сердце память о Натали!

С Пьером и Полем – иное. С ними я хотя бы мог отвлечься по вечерам. Бывало, сиживал с ними допоздна, за бутылочкой легкого вина мы играли в вист, к которому они меня и приохотили, и память о Натали притаивалась до ночи. Играли они поначалу, конечно, лучше меня, но игра шла лишь ради удовольствия, совсем на крохотные деньги, так что наутро было даже лень вспоминать, выиграл ты или проиграл.

Кстати, вскоре выяснилось, что у них у обоих золотые руки – у Пьера по столярной части, а у Поля по слесарной, — а поскольку деньги у обоих подходили к концу, я тут же пристроил их на работу к себе на мукомольню, и, надобно сказать, они быстро привели эту столетнюю развалину в божеский вид. Так что, если прибавить и вечера, мы стали поистине неразлучны.

О чем разговаривали за картами по вечерам? О, при учете того, что мне открылось потом, далеко не безынтересный вопрос. Не о мукомольне же, в конце-то концов, опостылевшей за день. Оба весьма недурно знали историю Франции. Пьера больше всего интересовала наша лангедокская старина – катары, тамплиеры, альбигойцы и прочее. Уж на сей-то счет мне было что ему порассказать; тогда он даже карты откладывал и слушал как завороженный. Что касается Поля, то он больше увлекался династией Меровингов, о которых знал едва ли не больше меня.

О, не больше, конечно – при учете того, что знал я! Но про отца Беренжера и про его находку я как-то решил для себя никому особо не рассказывать – больно путаный и не понятный для меня самого выйти мог разговор. Я и слова едва ли сумел бы подобрать, чтобы пересказать услышанное мною от преподобного в тот достопамятный вечер.

А может, — сейчас думаю, — то сам Господь меня оберегал. В ту пору иди знай, кто из этих двоих с апостольскими именами прятал тогда под одеждой стилет, для тебя, Диди, предназначенный.

Примерно через месяц после моего возвращения в Шампань пришло письмо из Ренн-лё-Шато от матушки. В простоте своей не ведая ни о чем, она между прочими деревенскими новостями сообщила одну, от которой ваш покорный слуга, восемнадцатилетний господин Дидье Риве готов был разреветься, как малое дитя. Оказывается, Натали Матье, — Боже, Боже, моя Натали! — на днях собирается выйти замуж. И за кого, Боже правый, за кого!.. Да что они, сдурели все там, в Ватикане?! Шут с ними, с их деспозинами, пускай себе, вправду, хоть гаремы заводят!.. Но Натали, моя Натали!..

Два вечера я не видел своих новых друзей и на мукомольне в те дни не появлялся. Лежал, уткнувшись лицом в подушку и между рыданиями на чем свет клял то Натали, то, сам Ватикан вместе с Его (прости, Господи!) Святейшеством, (кем бы он там себя не воображал) отца Беренжера. Однако на излете второго дня больше клясть начал себя самого. Как я, право, мог столь надолго покинуть Натали! Мало ли что могло там произойти за такое время!

Вечером этого дня Пьер и Поль зашли меня проведать, — они думали, захворал, — и застали меня распластанным, все еще рыдающим в подушку. Надобно отдать им должное, к моим страданиям они отнеслись вполне серьезно, и оба в один голос сказали, что мне следует немедля отправляться в Ренн-лё-Шато – вдруг дело еще поправимо.

Только вот не могли они уразуметь: как это так – кюре – да женится? К тому же во второй раз, при живой первой жене! Как мог Его Преосвященство дать добро на такое поругание церковного сана?

Тогда впервые при них и вырвалось у меня это слово: "деспозин". Однако – что сие означает, объяснить я в ту минуту был не в силах. Только и мог думать: моя Натали выходит замуж за этого старого (а было-то ему лет тридцать восемь), за этого старого, потерявшего и совесть, и, должно быть, веру, за этого начинающего смердеть попа?!

Они лишь молча переглянулись, судя по их виду, так ничего толком и не поняв. Сейчас ясно: один-то не понял впрямь, а другой только сделал вид. Уж не тянулась ли в этот миг его рука к стилету?

Впрочем, время для этого у него еще было. Бескрайне много времени, которым он так и не воспользовался, тень моя, ангел-убийца мой.

Даже старик Луазье, видя, что со мной сталось, согласился, что ехать в Ренн-лё-Шато мне необходимо. Тем более, что одна нога, несколько меньше пострадавшая, у него уже срослась, и он мог передвигаться на костылях, а дела на мукомольне шли вполне исправно.

Состояние мое, однако, было таково, что старик, верно, опасался, как бы я руки на себя не наложил, потому желал, чтобы я отправлялся не иначе как с друзьями. Он даже, хоть и был скупердяем редкостным, из своих кровных выдал Пьеру и Полю деньги на поездку, даже обещал им жалование заплатить за неотработанные дни, так что уже на следующее утро я выехал с ними в Лангедок.

Кстати, в поезде Пьер рассказал одну весьма интересную историю. Она и тогда показалась бы мне куда более интересной, если бы не то состояние, в котором я всю дорогу пребывал.

Собственно, это была не история даже, а сон, что он раз увидел еще во младенчестве. Ему тогда приснилось, что родился он принцем, в роскошном дворце. Как обхаживали его бесчисленные няньки, как ублажали, в какие одежды его рядили, какими кормили яствами! Была даже маленькая детская коронка, которую на него возлагали иногда…

Но вот однажды невесть откуда подул какой-то черный ветер ураганной силы – и его, крохотного, почти невесомого, просто-напросто выдуло из дворца и понесло невесть куда. Так он летел, несомый этим ветром, пока его не занесло в нормандский городишко Сен-Ло, где молодая супружеская пара подхватила его, летящего по воздуху, и сделала своим сыном. Главное, говорить он еще не умел, потому и не мог им объяснить, что усыновили они настоящего урожденного принца. Так и пришлось ему стать простолюдином, за которого его и принимают до сих пор.

А может, — задумчиво рассуждал он, — вовсе и не сон это был? Может, где-то во дворце до сих пор ждут, что вдруг откуда не возьмись появится их возлюбленный принц? До сих пор траур во всем дворце. Плачут, не могут дождаться… И добавил со вздохом:

— А меня все носит и носит по свету Бог весть какими ветрами…

— Дожидайся, — усмехнулся (впрочем, совсем не обидно) Поль. — Глядишь, вправду еще окажешься во дворце и будешь принимать нас с Диди грешных.

Я же тогда, слушая этот его рассказ, думал о своем, болевшем, оттого мысли мои сразу перепрыгнули на нашего преподобного.

Ведь он-то как раз и есть принц – принц из древней Меровингской династии. Сколько веков и какими ветрами носило и кружило их, принцев-Меровингов из семейства Грааля, пока они хотя бы один из них, хотя бы отчасти не обрел то, что было у него отнято судьбой.