Шоу на крови - Анна и Петр Владимирские Страница 43

Бесконечный разговор продолжался…

* * *

У Витольда Дмитриевича Чабанова имелось стержневое предназначение — власть. Как полет у птицы. Он с самого раннего детства стремился к власти и осваивал ступеньки этой стихии. Еще в детском саду, когда воспитательница назвала его «старшим по спальне», он ощутил сладость в сердце. Сладко было командовать другими детьми, запрещать им разговаривать, велеть закрывать глаза и ложиться на бочок. Самое удивительное — они его слушались. В школе он сразу стал командиром звездочки, потом звеньевым, потом председателем совета отряда. Дальше пошло-поехало. В пединституте он был комсомольским вожаком. И на правах комсорга вуза стал получать от жизни первые заметные блага и льготы: поездки в соцстраны, спецпайки, ленинскую стипендию — не столько за хорошую учебу, сколько за умение создать впечатление активного молодежного вожака. При этом он всегда был свято уверен, что вся оргдеятельность лежит единственно на его широких плечах.

Комсомольская юность плавно перетекла в партийную зрелость. Здесь он почувствовал уже настоящие преимущества власти. Спецмагазины, загранпоездки в капстраны — посмотреть, как они там загнивают, спецсанатории, спецмашины. Но внезапно все обрушилось. Кончился Советский Союз, и вместе с ним кончилась партия. Впервые в жизни Чабанов испугался по-настоящему. С исчезновением партии уходила в небытие кормушка. Прощай, дольче вита, как говорят итальянцы, то есть аривидерчи, сладкая жизнь! А ведь он к ней так привык, что иной жизни не представлял. Делать он ничего не умел. Педагогические знания по специальности «биология», полученной в вузе, применять не хотелось. Не идти же, в самом деле, работать в школу?!

И тут ему повезло: старые друзья «засунули» его руководить культурой. Чабанов оказался заведующим отделом музеев в Министерстве культуры. Поначалу, вникнув в ситуацию, он совсем скис. Отрасль была не то что бедная, а такая нищая, что нищие старушки в переходах рядом с ней казались состоятельными дамами. Музеи в стране были по большей части в плачевном состоянии. Они требовали капитального ремонта, и у многих музейных собраний была одна и та же история болезни: в старых особняках, где находились музеи, протекали крыши, от постоянной влажности портились драгоценные полотна, страдали от грибка скульптуры, дыбились дворцовые паркеты, трескалась штукатурка. А во многих музеях электропроводка была такой старой, что только чудом можно объяснить то, что до сих пор не случились массовые пожары.

Некоторые музеи даже не имели системы защиты. Формально, по бумажкам, сигнализация стояла, но не везде работала. И случались кражи. Уплывали в неизвестном направлении старинные иконы и оружие, картины и скульптуры, мебель и фарфор. Впрочем, нельзя сказать, что направление это было неизвестным. Оно как раз было известно тем, кто интересовался судьбой исчезнувших ценностей. Потому как через короткое время украденное появлялось на западных аукционах и успешно продавалось. Новые хозяева не допускали порчи дорогих реликвий. И уж конечно, как говорится, пылинки с них сдували. Так что для произведений искусства все складывалось к лучшему. Как обычно, у государства не было денег ни на реставрацию, ни на должное хранение, ни на спасение музеев.

От бесперспективности подвластного ему дела Витольд Дмитриевич сначала расстроился. Но вскоре кое-что сам сообразил, а некоторые тонкие моменты умные люди подсказали. И понял Чабанов, что сидит он не на голой, нищей отрасли, а на золотоносной жиле. Стал чиновник жить да поживать. И так много добра наживать, что богаче его были только нефтяные и газовые чиновники.

Витольд Дмитриевич комфортно разместился в должности, времени и жизни. Он быстро привык к своему положению. Подчиненные любили повторять его слова. И даже предугадывать их, чтобы ему легче было высказывать свои мысли. Отсутствие нужного образования никак не мешало. А умение разговаривать с людьми — помогало.

Вот и с Верой Алексеевной Лученко, доверенным экспертом господина Чепурного, он сумел так правильно поговорить, что она даже согласилась отобедать вместе с ним в его «домике в деревне», как он называл свое загородное жилище.

Внезапно возникший в музейном деле чиновник Веру заинтересовал, как еще одна дополнительная ниточка. Следовало узнать, к чему он тут. Да и сидеть дома в ожидании Андрея и грустить из-за его отъезда было уже невозможно. Если б не позвонил Чабанов, она бы отправилась к кому-то из подруг или на долгую прогулку с Паем, словом, стала бы как угодно убивать время. Поэтому приглашение музейного чиновника ее даже обрадовало, давая спасительную возможность переключить мысли на совсем другие направления.

Чабанов прислал за Лученко машину с водителем. На коричневом «опеле» они быстро выбрались из города и помчались по Одесской трассе. В машине звучала музыка Стинга. Вере тоже нравился Стинг, особенно песня к фильму «Леон-киллер». Молодой водитель, словно выполняя мысленную просьбу своей попутчицы, несколько раз нажимал кнопку повтора этой мелодии. За всю дорогу они не сказали ни слова. Выходя из машины, Вера повернулась к водителю: «Спасибо!» Он удивленно поднял брови: «За что?» Вера улыбнулась: «За Стинга!» Парень в ответ тоже улыбнулся.

Вилла чиновника поражала воображение. Сначала Вера увидела пейзаж: озеро, за ним — заливные луга и дубовая роща. Солнце было в зените, все краски осени сияли — от нежной охры до густого темно-коричневого. Природа распахнулась взгляду горожанки, уставшей от пыльной асфальтовой суеты. Сразу захотелось от всего отвлечься и только на пейзаж и смотреть. Посреди пейзажа стоял дом, как будто стеклянный кубик. Особняк не отгораживался от пространства камнем, деревом или цементом, а объединялся с ним прозрачной стеклянной стеной. Вся фронтальная часть трехэтажного здания была развернута на природу.

Стена разъехалась в стороны, и навстречу гостье шагнул хозяин дома. Как и Карлсон, чиновник культурного ведомства тоже был мужчиной в полнейшем расцвете сил. Чабанову на вид было около пятидесяти. Лученко хватило нескольких секунд, чтобы увидеть: это был цветущий полтинник, не отвоеванный у жизни, а взлелеянный хорошим питанием, выпестованный комфортом и экономией энергии. Гладкое розоватое лицо без морщин портила только крупная бородавка на самом кончике носа. Напоминала она цветом и фактурой шляпку желудя. В остальном же чиновник был высок ростом, осанист, спину держал прямо, плечи развернутыми. Густые волосы без единого седого волоска подстрижены и любовно уложены личным парикмахером. Вокруг чиновника витал дорогой французский парфюм. Вера, различавшая ароматы, как живописец краски, подумала: «„Хьюго Босс“? Богато, но не оригинально».

Хозяин пригласил гостью на открытую веранду к широкому плетеному столу из ротанга, они присели на такие же стулья. Чабанов предложил отобедать. Пока Вера решала, стоит ли ей принимать угощение, появилась домработница Мотря — немолодая расторопная сельская женщина в белой хустынке. Она накрыла на стол быстро, без лишней суеты, и Вера решила: ладно, можно и отобедать.

— Вам нравится мой дом, Вера Алексеевна? — спросил хозяин особняка.

— Неплохое жилье.

— Вы можете посмеяться, но я вам скажу, что построил этот дом назло своей городской квартире.