Профессия: иностранец - Валерий Аграновский Страница 44

Наша героиня была мгновенно принята высоким начальником, положила ему на стол фотографию из «Правды» и шепотом (с криком ли, с гордостью, или с великой и непереносимой печалью, предварительно коснувшись губами дорогого лица) сказала: это не тот, за кого он себя вам выдает, это немецкий фашист-абверовец, штурмбанфюрер «такой-то»!

В ответ услышала: успокойтесь. Вот вам сердечное и водичка, попейте. Он ищет вас по всей нашей стране уже столько времени. Он будет счастлив, узнав, что вы и ваши дети нашлись, что живы и здоровы. Возможно, разговор на самом деле был дословно не таким, никто из передававших легенду при встрече не присутствовал, но за суть беседы можно положить голову на плаху. Следуя байке, говорю, что бывшей жене Ския были даны деньги, приличные вещи, и женские и детские, и билет на поезд и даже сопровождение. И еще просьба была изложена: никому ни слова. Мы подошли к концу странной истории, о которой, повторяю, я никогда и нигде не читал, но вам, возможно, повезло больше, чем мне. Прекрасно понимаю, что вы уже давно, как только почувствовали запах сенсации, сразу заглянули в конец повествования и прочитал фамилию одного из главных действующих лиц этой странной истории. Остальным даю на закуску выдержки из официальной справки, процитировав несколько слов Советского энциклопедического словаря:

Берут Болеслав, с декабря 1948 года по март 1954 первый секретарь Центрального комитета ПОРП, президент и председатель Совета министров, член компартии Польши с 1918. В 1942 году по декабрь 1948 года член Польской рабочей партии (ППР); в сентябре 1948 — генеральный секретарь ЦК ППР; председатель Крайовой Рады Народовой.

Как видите, о работе Берута в советской госбезопасности да еще на опасной и ответственной должности в Минске на посту полковника-абверовца — ни слова. Как и о том не сказано, что его жена с двумя сыновьями вскоре переехали из Белоруссии в Польшу и жили там до смерти Болеслава Берута; мальчики оба учились в Варшавском университете, который, кстати, был построен с участием Советского Союза, а их мама была первой леди-президентшей.

Болеслав Берут умер в 1954-м году.

Но даже после его смерти отец-офицер, вскоре найденный «органами», ежегодно навещал уже повзрослевших детей (и бывшую жену, разумеется), правда, не пел при них о том, что надо «выпить за Родину и за Сталина, а выпив, снова налить». Дальнейшая судьба вдовы Берута и всей его семьи с «примкнувшим» к ней «папочкой» — неизвестна. (Помните самую длинную фамилию, ставшую в нашей стране нарицательным термином?) Меня до сих пор настораживает одно обстоятельство: почему многочисленные «акулы пера и орала» в пору свободы слова и тотальной гласности все же не ринулись на поиск «правды», какой бы она ни была: скандальной или спокойной? Подозреваю, как минимум, два варианта: либо история была настоящим фольклором, что уже не казалось притягательным профессионалам-журналистам, хотя тем же «трем богатырям» наши предки не пожалели времени для их «раскрутки» и сейчас еще крутят; либо тайна была заложена «ведомствами» столь глубоко, что с раскопками до сих пор все еще сложно и вряд ли вообще досягаемо. До банков, до государственных секретов, до сплетень, до саун и датков-взятков мои братья-коллеги докопались, а тут откат по всей линии фронта. Тоже, скажу вам, тайна в тайне, как разукрашенные матрешки «ваньки в ваньках».

Надеюсь, вы представляете себе, как нас, студентов, потрясла эта легенда, не зря мы передавали ее друг другу из уха в ухо. Могу предположить, какой начнется «бунт» на журналистской палубе, как только появится эта публикация. Да, я сознательно вызываю на себя шквальный огонь; кто-то откликнется бранью, требуя приковать меня к позорному столбу за посягательство на честь и достоинство легендарного поляка, даже от правительственной ноты я не уберегу наших чиновников из министерства иностранных дел. Кто-то должен в конце концов либо поставить точку (вопросительный или восклицательный знак) на этом загадочном деле? Что тут ущербного для достоинства человека, который, как Штирлиц, забрался в самое логово врага и смело выполнил патриотический долг, да еще полюбил еврейку с ее волчатами-сыновьями, спасая их от неминуемой гибели? Что во всем этом неприемлемо, если все это было именно так, а не иначе? Любовь и долг: вечные спутники противоречивых сюжетов детективного жанра и реальных коллизий нравственного и морального свойства.

Теперь поставьте себя на мое место (если это возможно) и подумайте: имел ли я право соорудить конструкцию Рудольфу Абелю, как у Болеслава Берута? Если один, будучи видным коммунистом, оказался в роли полковника-«абверовца», почему… даже дух захватывает… Абель, не отягощенный идеологией коммунизма, а всего лишь профессионалом-разведчиком не может в иной ситуации тоже стать абверовцем? Вы меня, надеюсь, правильно поняли: не вымысел мною руководил, а домысел, который был логичен и даже закономерен, не так ли?

Тем более что Абель сам предложил (нам, Багрякам) сначала себя «Варламом Константиновичем», потом резидентом советской разведки в Америке, а здесь полшага до «полковника-абверовца» в Гродно. Смущает меня одно обстоятельство: я сам ловлю себя на «извинительной» и «самооправдательной» интонации, в данном случае неуместной. Боюсь случайного совпадения совершенно разных ситуаций?

(Помните известный рассказ о человеке, который, упав с колокольни, остался живым? Здесь положено рассказчику сказать слушателю: как называется эта ситуация? Не мучайся, я сам скажу: случайность. Но если этот же человек снова падает с колокольни и остается в живых? Совпадение. Если же этот же тип в третий раз падает с той же колокольни и вновь остается в живых, как зовется эта ситуация? Сам тебе скажу: привычка!)

Вернусь к нашим (извините) «баранам». Кто не знает, что совпадения обычно встречаются в жизни, причем чаще, чем в заштампованных детективах, а уж из реальности естественно переходят в литературу. Здесь и Раскольников, убивающий старушку-процентщицу у Достоевского, и офицерик из Купринского «Поединка», на дуэли стреляющий в соперника и отправляющий его на тот свет, а великие рассказы Лермонтова и Пушкина: все эти трагические сюжеты приходят из литературы в реальную жизнь.

Как принято говорить в таких случаях: варианты возможны. Но что мне особенно интересно знать: почему и зачем пресс-центр Комитета госбезопасности спокойно пропустил искусственно сконструированную мною ситуацию в дуэте Молодый-Абель?

Неужели их (не гипотетически, а уже на самом деле) устраивала «деза» или я (о, совпадение; о, привычка!) угадал правду? Или их это вообще «не колышет»? В реальной жизни у разведчиков все до такой степени взаимоизвестно, что все настоящие тайны хранятся только от нас с вами, читатель, не от друзей-соперников по разведке. Не потому ли члены комиссии (о чем я раньше догадывался и вспоминал) в полглаза и в четверть уха знакомились с повестью «Профессия: иностранец»: интересно читать? — ладушки; нет идеологических проколов? — тоже ладушки. «Чтиво»? — пожалуйста: ложками и от пуза.

Во всем остальном: табу.

И вообще: чего я к ним привязался? Мне ж за эту повесть даже премию дали, признав лучшей публикацией о работе разведчиков и вручали прилюдно диплом. Поскольку премия была совместной: Союза писателей с Комитетом госбезопасности, в специальном кабинете на Лубянке сидели визави представители двух профессий: с «той» стороны никого из джентльменов я в лицо не знал, зато с «этой» — о, Господи! — всех по фамилиям и даже именам-отчествам, до сих пор не понимаю: они на работу пришли или из любознательности?