Поставьте на черное - Лев Гурский Страница 44

– А почему это солдаты в конце не такие, как в начале? – учительски-занудным тоном проговорил я. – Видишь, тут они злые, а тут – улыбаются. Они же деревянные!

– Ты, Яша, балбес, – рассудительно ответила юная Шурочка. – Ты что, никогда «Урфина Джюса» не читал?

Я вынужден был признаться, что читал давно и сюжет помню только в общих чертах.

– Я так и думала, – сурово подвела итог дочь путешественника Василия. – Если бы внимательно читал, не говорил бы таких глупостей. Солдаты сначала злые, потому что хмурые. А хмурые могут выполнять только злые приказы. Вот Урфин Джюс и и командует… В конце их всех берут в плен и вырезают на дереве улыбки. Каждому – по улыбке налицо.

– Понял-понял, – проговорил я. – И солдаты сразу начинают выполнять добрые приказы. Так?

– Ты все-таки балбес, Яша, – с сожалением в голосе заметила Шурочка. – Раз у них улыбки, зачем им вообще приказы?

– Ну, как же… – растерянно сказал я. – Мало ли…

Дочь художницы и путешественника очень по-взрослому вздохнула и все оставшееся время до Москвы рассказывала мне содержание книжки Волкова про Урфина Джюса. Я чувствовал, что перешел для нее из категории глуповатых взрослых в категорию глупеньких пацанов, которых – хочешь не хочешь – надо просвещать. Слушая ее обстоятельный рассказ про Страшилу и Железного Дровосека, я машинально кивал в нужных местах и думал о том, что скоро Шурочкиной маме придется искать другую работу. Веселый и безалаберный Бабкин, директор «Самоката», был хорошим детским поэтом и при этом никаким коммерсантом. Насколько я знаю, «Самокат» уже второй год сидел в минусах, перебивался с кредита на кредит, и его в ближайшие полгода должен был слопать издательский концерн «Форца». В «Форце» работают Улыбчивые дяденьки, но хватка у них железная. И придется Бабкину издавать вместо сказок кулинарные книги. Это выгоднее при их полиграфии, а на остальное плевать.

– Ты понял теперь? – с упреком спросила меня Шура, когда наша электричка, наконец, стала тормозить у одной из пригородных платформ Киевского вокзала.

– Так точно! – молодцевато улыбаясь, ответил я, как, вероятно, должны были бы говорить перевоспитанные деревянные солдаты У. Джюса, если не нуждались в добрых приказах. Но в том и фокус, что, по мнению умненькой Шурочки, ни в каких приказах они потребности не испытывали. Просто становились гражданскими, вот и все. Сказка да и только.

С Киевского я прямиком отправился домой, и уж дома взял-таки свое: отключил телефон и продрых почти до десяти вечера. Когда я выпью, то сплю потом обычно без сновидений или их не запоминаю. Вот и на сей раз сон мой в памяти никаких ощутимых следов не оставил – если не считать зыбкого чувства, что в Переделкино я съездил не зря. Что-то откопал. Теперь бы догадаться, что именно.

Я снова включил телефон. В ту же секунду затрезвонил.

– Яшка! – дежурным тревожным голосом осведомился мой верный друг Родин. – Это ты?

– Нэ-эт! – свирепо пробасил я. – Это Урфин Джюс, гауляйтер Изумрудного Города. А Яшу мы зарэзали!

Слава на секунду опешил.

– Ну и юмор у тебя, Яшка, – пробормотал он наконец. – Тупой как валенок. Я же за тебя волнуюсь…

Эту заботливую родинскую песню я слышал уже раз сто, одну и ту же. И скорее всего еще услышу в будущем. Если буду жив. Если однажды не пошлю подальше всезнающего Родина вместе с его трогательными заботами о моей безопасности.

– Ты обещал узнать… – бесцеремонно превратил я дружеский треп в деловой разговор.

– Обещал и узнал, – недовольно буркнул Слава. – Почти все, что ты просил.

После этих обнадеживающих слов выяснилось, что узнал наш Родин довольно-таки мало. Создатель игровой энциклопедии по-прежнему оставался ему неизвестен, да и Жилин, автор «Капитанской внучки», как оказалось, в Москве не прописан и живет где-то в пригороде. Но зато завтра с десяти до одиннадцати этот Жилин будет раздавать автографы на книжной ярмарке в ВВЦ, в павильоне «Тетриса»…

Черт возьми! Ярмарка! Вот что я совершенно упустил из виду. А ведь там обязан быть хоть кто-то из «Тетриса», раз имеется павильон. Может, мне удастся выйти и на след Искандерова? И выяснить попутно, от кого же Гарик бегает…

– Спасибо за информацию, – с чувством сказал я Родину. – Ты – просто кладезь мудрости.

– Вот и не плюй в колодец, – сварливо откликнулся Слава. – И не рычи в трубку.

– Ей-богу, не буду, – пообещал я.

– Так я тебе и поверил, – заявил Родин. – Ладно уж. Узнаю про этого Вишнякова, сразу позвоню.

Буквально в ту же секунду, как мы со Славой повесили трубки, раздался звонок в дверь. Интересно, кто это? – подумал я, шлепая к дверям. Время позднее, ни гостя, ни друга я не жду.

Я бдительно глянул в глазок и очень удивился. У моих дверей, переминаясь с ноги на ногу, топтался Валька Канистеров. Когда я еще работал в МУРе, мы с Валентином были в одной бригаде и даже приятельствовали. Но потом я выбрал частный сыск, и пути наши разошлись. Москва большая, у всех дела. С глаз долой – из сердца вон.

– Привет, Валька, – сказал я, пропуская в прихожую своего бывшего коллегу. – Какими судьбами?

– Привет, Яш, – пробормотал Канистеров как-то очень смущенно. – Понимаешь, мне поручили… В общем, ты должен…

– Что ты бормочешь? – перебил я его деликатное блеянье. – Говори ты толком, что случилось? Валька решился.

– Нужны твои показания. Свидетельские, – объявил он, стараясь не встречаться со мной глазами. – Ты был сегодня в Переделкине? Я хотел бы…

– Постой-ка! – Я схватил Канистерова за руку. Неужели?… – Что-то случилось с Новицким? Да отвечай же, черт тебя возьми!

– Он в реанимации, – тусклым голосом ответил Валька. – Два часа назад кто-то залез к нему на дачу и унес фарфор и какую-то икону. Сам хозяин, наверное, пытался сопротивляться… Короче, его вырубили ударом по голове.

Плохонького сыщика, как волка, ноги кормят. Хорошего сыщика, вроде Холмса, – всегда голова. Я – частный детектив средней квалификации: люблю предаваться дедуктивному методу, лежа на диване, но чаще все-таки бегаю. Хотя и не люблю. Предпочитаю пешему ходу любой общественный транспорт, если он есть. Книжная ярмарка, однако, была устроена в павильоне номер один ВВЦ – самом большом и чуть ли не самом дальнем от центрального входа. Из-за этого мне пришлось минут двадцать топать пешком только от главных ворот бывшей ВДНХ. По пути я еще был вынужден многократно уворачиваться от предприимчивых граждан, просто изнемогающих от желания продать лично мне и притом задешево черную кожаную куртку, пластмассовый портфель-«дипломат», оренбургский пуховый платок или, на худой конец, тульский пряник. Последний был как-то особенно неприятен на вид: рыхлый, неправильной формы, подозрительного цвета и вдобавок украшенный неаппетитными письменами, которые даже отдаленно не напоминали славянскую вязь. Если бы на печатные пряники распространялся Закон о печати, я немедленно возглавил бы кампанию по всемерному искоренению подобной кустарной продукции. Ввиду ее безусловной непечатности. Мои попутчики были, как и я, равнодушны к курткам, платкам и особенно пряникам; их целью были книжки, а все остальное интереса не представляло. Среди сопутствующих книголюбов преобладали граждане и гражданки среднего возраста и выше среднего. Прямо передо мной, к примеру, сосредоточенно катил сумку на велосипедных колесах некий старый интеллигент в потертом красно-коричневом костюме и с жидкими седыми волосиками на затылке. Со спины интеллигент с сумкой так сильно смахивал на поэта Новицкого, что меня до самого выставочного павильона не покидало безумное желание забежать вперед и все-таки проверить, не Новицкий ли это. При этом мне было доподлинно известно, что несчастный поэт находится сейчас в другом месте – в реанимационном отделении Первой городской больницы. И по-прежнему без сознания.